Page 114 - Глазами клоуна

слышишь? Да?..
Может быть, он обиделся; не надо было просить, чтобы он сразу же тратил
одолженные им деньги на сигареты.
— Да, да, — сказал он, — гм... — Он начал заикаться и запинаться. Гм... Мне очень
жаль... Но я не могу к тебе прийти.
— Что? — воскликнул я. — Ты не можешь ко мне прийти?
— Сейчас уже без четверти девять, — сказал он, — а в девять я должен быть на месте.
— Ну а если ты придешь позже? — спросил я. — Тебя отлучат от церкви, так, что ли?
— Что за шутки, — сказал он обиженно.
— Разве ты не можешь получить увольнительную или что-то в этом роде?
— Уже поздно, — сказал он, — надо было сделать это днем.
— А если ты просто опоздаешь?
— Тогда возможна строгая адгортация, — сказал он тихо.
— Насколько я помню латынь, это имеет какое-то отношение к саду.
Он несколько раз хмыкнул.
— Скорее к садовым ножницам, — сказал он, — неприятная штука.
— Ну хорошо, — сказал я, — я вовсе не хочу, чтобы тебя подвергли разносу, Лео. Но
мне необходимо увидеться хоть с одной живой душой.
— Так все сложно, — сказал он, — пойми меня. Конечно, можно пренебречь
адгортацией, но, если я на этой неделе получу второе внушение, его внесут в мое личное
дело и я должен буду предстать перед скрутиниумом.
— Перед кем? — спросил я. — Повтори, пожалуйста, это слово медленней.
Он вздохнул, проворчал что-то и сказал очень медленно:
— Скрутиниум.
— Черт побери, Лео, какое скрипучее слово, и кажется, будто скручивают насекомое. А
когда ты сказал «личное дело», я вспомнил «Девятый пехотный» нашей Анны. У них тоже
все заносилось в личное дело, как будто речь идет о преступниках.
— О господи, Ганс, — сказал он, — не стоит тратить эти несколько минут на споры о
нашей воспитательной системе.
— Если тебе неприятно, изволь, не будем спорить. Но ведь есть другие пути, я имею в
виду окольные пути... Можно перелезть через забор и так далее, как в «Девятом пехотном».
По-моему, в самой строгой системе можно найти лазейки.
— Да, — сказал он, — их можно и у нас найти, так же как на военной службе, но мне
они отвратительны... Я не хочу сходить с прямого пути.
— Может быть, ради меня ты преодолеешь свое отвращение и хоть раз перелезешь
через забор?
Он вздохнул, и я мысленно увидел, как он качает головой.
— Неужели нельзя потерпеть до завтра? Я могу удрать с лекции и около девяти буду у
тебя. Разве это так срочно? Ты что, сразу же опять уезжаешь?
— Нет, — сказал я, — я пробуду в Бонне довольно долго. Дай мне по крайней мере
адрес Генриха Белена, я позвоню ему, может, он приедет ко мне из Кельна или из другого
города, где он сейчас обретается. Я разбил себе колено, сижу без гроша, без ангажемента... и
без Марии. Правда, до завтра колено не заживет, и я буду так же без денег, без ангажемента
и без Марии... Дело и впрямь не такое уж срочное. Но быть может, Генрих стал за это время
патером и завел себе мотороллер или еще какое-нибудь средство передвижения. Ты
слушаешь?
— Да, — сказал он устало.
— Дай мне, пожалуйста, его адрес, — повторил я, — и телефон.
Он молчал. Но его вздохам не было конца. Можно подумать, что он лет сто просидел в
исповедальне и теперь сокрушается над всеми теми грехами и глупостями, какие совершило
человечество.
— Так вот оно что, — произнес он наконец, явно делая над собой усилие. — Ты, стало