Page 115 - Глазами клоуна

быть, ничего не слышал?
— Чего я не слышал? — закричал я. — Боже мой, Лео, говори ясней.
— Генрих уже не духовное лицо, — ответил он тихо.
— А я-то считал, что духовные лица остаются таковыми до самой кончины.
— Так оно и есть, — ответил Лео, — я хочу сказать, что он больше не служит. Он
сбежал, несколько месяцев назад бесследно исчез. — Лео с трудом выдавливал из себя слова.
— Да ну? — сказал я. — А впрочем, куда ему деться — опять появится. Но тут мне
пришла в голову одна мысль, и я спросил: — Он сбежал один?
— Нет, — сказал Лео сухо, — с какой-то девицей. — Он сказал это таким тоном,
словно сообщал: «Генрих заболел чумой».
Мне стало жаль девушку. Она, конечно, католичка, и ей, наверное, очень тяжело
ютиться в какой-то дыре с расстригой-священником и все время иметь перед глазами разные
мелочи, которые сопутствуют «вожделению плоти», разбросанное белье, подштанники,
подтяжки, блюдца с окурками, надорванные билеты в кино да еще к тому же наблюдать, как
тают деньги, а когда эта девушка спускается по лестнице, чтобы купить хлеба, сигарет или
бутылку вина и сварливая хозяйка распахивает дверь из своей комнаты, она даже не может
крикнуть ей: «Мой муж художник, да, художник». Мне было жаль их обоих, но девушку еще
больше, чем Генриха. Когда в такую историю попадает захудалый капеллан наподобие
Генриха, и не только захудалый, но и весьма неугодный, церковные власти проявляют
особую строгость. Будь на месте Генриха человек типа Зоммервильда, они, наверное,
смотрели бы на все сквозь пальцы, Но Зоммервильд никогда и не взял бы себе экономку с
желтой кожей на икрах; его экономка красивая и цветущая особа, он зовет ее Мадлена, она
отличная повариха, холеная, веселая женщина.
— Ну что ж, — сказал я, — в таком случае он для меня на время отпадает.
— Господи, — поразился Лео, — ты какой-то бесчувственный, я думал, ты это иначе
воспримешь.
— Я ведь не епископ его епархии, и вообще эта история меня мало касается, — сказал
я, — меня огорчают только сопутствующие мелочи. Знаешь ли ты по крайней мере адрес
Эдгара или его телефон?
— Ты имеешь в виду Винекена?
— Да, — сказал я, — надеюсь, ты еще помнишь Эдгара. Ты встречался с ним у нас в
Кельне, а детьми мы всегда играли у Винекенов и ели у них картошку с луком.
— Да, конечно, — сказал он, — конечно, я его помню, но, насколько я знаю, Винекен
уехал за границу. Кто-то говорил мне, что он совершает поездку в составе научной
делегации не то по Индии, не то по Таиланду — не знаю точно.
— Ты уверен? — спросил я.
— Почти уверен, — сказал он. — Ах, да, теперь припоминаю, мне говорил об этом
Хериберт.
— Кто? — закричал я. — Кто тебе говорил?
Лео молчал, я даже не слышал больше его вздохов: наконец я понял, почему он не
хотел ко мне прийти.
— Кто? — закричал я еще раз, но он опять не ответил. Характерное покашливание уже
вошло у него в привычку, я слышал такое покашливание в исповедальнях, когда поджидал
Марию в церкви.
— Лучше, если ты не придешь ко мне завтра тоже, — сказал я вполголоса. — Жаль
пропускать лекцию. А теперь можешь сообщить мне, что ты встречаешься и с Марией.
Казалось, за все это время Лео прошел полный курс вздохов и покашливаний. Вот он
снова вздохнул глубоко, горестно и протяжно.
— Можешь не отвечать, — сказал я, — передай поклон милому старичку, с которым я
сегодня дважды беседовал по телефону. Не забудь только.
— Штрюдеру? — спросил он тихо.
— Не знаю, как его фамилия, но он был очень мил.