Page 115 - Глазами клоуна
P. 115

быть, ничего не слышал?
                     — Чего я не слышал? — закричал я. — Боже мой, Лео, говори ясней.
                     — Генрих уже не духовное лицо, — ответил он тихо.
                     — А я-то считал, что духовные лица остаются таковыми до самой кончины.
                     —  Так оно и  есть,  —  ответил  Лео,  —  я  хочу  сказать,  что он  больше  не  служит.  Он
               сбежал, несколько месяцев назад бесследно исчез. — Лео с трудом выдавливал из себя слова.
                     — Да ну? — сказал я. — А впрочем, куда ему деться — опять появится. Но тут мне
               пришла в голову одна мысль, и я спросил: — Он сбежал один?
                     —  Нет,  —  сказал  Лео  сухо,  —  с  какой-то  девицей.  —  Он  сказал  это  таким  тоном,
               словно сообщал: «Генрих заболел чумой».
                     Мне  стало  жаль  девушку.  Она,  конечно,  католичка,  и  ей,  наверное,  очень  тяжело
               ютиться в какой-то дыре с расстригой-священником и все время иметь перед глазами разные
               мелочи,  которые  сопутствуют  «вожделению  плоти»,  разбросанное  белье,  подштанники,
               подтяжки, блюдца с окурками, надорванные билеты в кино да еще к тому же наблюдать, как
               тают деньги, а когда эта девушка спускается по лестнице, чтобы купить хлеба, сигарет или
               бутылку вина и сварливая хозяйка распахивает дверь из своей комнаты, она даже не может
               крикнуть ей: «Мой муж художник, да, художник». Мне было жаль их обоих, но девушку еще
               больше,  чем  Генриха.  Когда  в  такую  историю  попадает  захудалый  капеллан  наподобие
               Генриха,  и  не  только  захудалый,  но  и  весьма  неугодный,  церковные  власти  проявляют
               особую  строгость.  Будь  на  месте  Генриха  человек  типа  Зоммервильда,  они,  наверное,
               смотрели бы на все сквозь пальцы, Но Зоммервильд никогда и не взял бы себе экономку с
               желтой кожей на икрах; его экономка красивая и цветущая особа, он зовет ее Мадлена, она
               отличная повариха, холеная, веселая женщина.
                     — Ну что ж, — сказал я, — в таком случае он для меня на время отпадает.
                     — Господи, — поразился Лео, — ты какой-то бесчувственный, я думал, ты это иначе
               воспримешь.
                     — Я ведь не епископ его епархии, и вообще эта история меня мало касается, — сказал
               я,  —  меня огорчают только сопутствующие мелочи. Знаешь ли ты  по крайней мере адрес
               Эдгара или его телефон?
                     — Ты имеешь в виду Винекена?
                     — Да, — сказал я, — надеюсь, ты еще помнишь Эдгара. Ты встречался с ним у нас в
               Кельне, а детьми мы всегда играли у Винекенов и ели у них картошку с луком.
                     — Да, конечно, — сказал он, — конечно, я его помню, но, насколько я знаю, Винекен
               уехал  за  границу.  Кто-то  говорил  мне,  что  он  совершает  поездку  в  составе  научной
               делегации не то по Индии, не то по Таиланду — не знаю точно.
                     — Ты уверен? — спросил я.
                     —  Почти  уверен,  —  сказал он.  —  Ах,  да,  теперь  припоминаю, мне говорил  об  этом
               Хериберт.
                     — Кто? — закричал я. — Кто тебе говорил?
                     Лео  молчал,  я  даже  не  слышал  больше  его  вздохов:  наконец  я  понял,  почему  он  не
               хотел ко мне прийти.
                     — Кто? — закричал я еще раз, но он опять не ответил. Характерное покашливание уже
               вошло у него в привычку, я слышал такое покашливание в исповедальнях, когда поджидал
               Марию в церкви.
                     — Лучше, если ты не придешь ко мне завтра тоже,  —  сказал я вполголоса.  — Жаль
               пропускать лекцию. А теперь можешь сообщить мне, что ты встречаешься и с Марией.
                     Казалось, за все это время Лео прошел полный курс вздохов и покашливаний. Вот он
               снова вздохнул глубоко, горестно и протяжно.
                     — Можешь не отвечать, — сказал я, — передай поклон милому старичку, с которым я
               сегодня дважды беседовал по телефону. Не забудь только.
                     — Штрюдеру? — спросил он тихо.
                     — Не знаю, как его фамилия, но он был очень мил.
   110   111   112   113   114   115   116   117   118   119