Page 24 - Гранатовый браслет

когда-нибудь увидит, к этому смешному Пе Пе Же.
«Почем знать, может быть, твой жизненный путь пересекла настоящая,
самоотверженная, истинная любовь», — вспомнились ей слова Аносова.
В шесть часов пришел почтальон. На этот раз Вера Николаевна узнала почерк
Желткова и с нежностью, которой она в себе не ожидала, развернула письмо:
Желтков писал так:
«Я не виноват, Вера Николаевна, что богу было угодно послать, мне, как громадное
счастье, любовь к Вам. Случилось так, что меня не интересует в жизни ничто: ни политика,
ни наука, ни философия, ни забота о будущем счастье людей — для меня вся жизнь
заключается только в Вас. Я теперь чувствую, что каким-то неудобным клином врезался в
Вашу жизнь. Если можете, простите меня за это. Сегодня я уезжаю и никогда не вернусь, и
ничто Вам обо мне не напомнит.
Я бесконечно благодарен Вам только за то, что Вы существуете. Я проверял себя — это
не болезнь, не маниакальная идея — это любовь, которою богу было угодно за что-то меня
вознаградить.
Пусть я был смешон в Ваших глазах и в глазах Вашего брата, Николая Николаевича.
Уходя, я в восторге говорю: „Да святится имя Твое “.
Восемь лет тому назад я увидел Вас в цирке в ложе, и тогда же в первую секунду я
сказал себе: я ее люблю потому, что на свете нет ничего похожего на нее, нет ничего лучше,
нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее Вас и нежнее. В Вас как будто
бы воплотилась вся красота земли…
Подумайте, что мне нужно было делать? Убежать в другой город? Все равно сердце
было всегда около Вас, у Ваших ног, каждое мгновение дня заполнено Вами, мыслью о Вас,
мечтами о Вас… сладким бредом. Я очень стыжусь и мысленно краснею за мой дурацкий
браслет, — ну, что же? — ошибка. Воображаю, какое он впечатление произвел на Ваших
гостей.
Через десять минут я уеду, я успею только наклеить марку и опустить письмо в
почтовый ящик, чтобы не поручать этого никому другому. Вы это письмо сожгите. Я вот
сейчас затопил печку и сжигаю все самое дорогое, что было у меня в жизни: ваш платок,
который, я признаюсь, украл. Вы его забыли на стуле на балу в Благородном собрании. Вашу
записку, — о, как я ее целовал, — ею Вы запретили мне писать Вам. Программу
художественной выставки, которую Вы однажды держали в руке и потом забыли на стуле
при выходе… Кончено. Я все отрезал, но все-таки думаю и даже уверен, что Вы обо мне
вспомните. Если Вы обо мне вспомните, то… я знаю, что Вы очень музыкальны, я Вас видел
чаще всего на бетховенских квартетах, — так вот, если Вы обо мне вспомните, то сыграйте
или прикажите сыграть сонату D-dur, № 2, op. 2.
Я не знаю, как мне кончить письмо. От глубины души благодарю Вас за то, что Вы
были моей единственной радостью в жизни, единственным утешением, единой мыслью. Дай
бог Вам счастья, и пусть ничто временное и житейское не тревожит Вашу прекрасную душу.
Целую Ваши руки.
Г. С. Ж. »

Она пришла к мужу с покрасневшими от слез глазами и вздутыми губами и, показав
письмо, сказала:
— Я ничего от тебя не хочу скрывать, но я чувствую, что в нашу жизнь вмешалось
что-то ужасное. Вероятно, вы с Николаем Николаевичем сделали что-нибудь не так, как
нужно.
Князь Шеин внимательно прочел письмо, аккуратно сложил его и, долго помолчав,
сказал:
— Я не сомневаюсь в искренности этого человека, и даже больше, я не смею
разбираться в его чувствах к тебе.
— Он умер? — спросила Вера.