Page 118 - Колымские рассказы

догадливости. Он два дня не ел хлеба, затем выменял на хлеб большой фибровый
чемодан.

— У барона Манделя, Андреев!
Барон Мандель! Потомок Пушкина! Вон там, там. Барон — длинный, узкоплечий, с
крошечным лысым черепом — был далеко виден. Но познакомиться с ним не пришлось
Андрееву.
У Огнева сохранился коверкотовый пиджак еще с воли, в карантине Огнев был всего
несколько месяцев.
Огнев преподнес нарядчику пиджак и фибровый чемодан и получил должность
умершего ассенизатора. Недели через две блатные придушили Огнева в темноте — не до
смерти, к счастью, — и отняли у него около трех тысяч рублей деньгами.

Андреев почти не встречался с Огневым в расцвет его коммерческой карьеры. Избитый
и истерзанный, Огнев исповедовался Андрееву ночью, заняв старое место.

Андреев мог бы ему рассказать кое-что из того, что он видел на прииске, но Огнев
ничуть не раскаивался и не жаловался.

— Сегодня они меня, завтра я их. Я их… обыграю… В штос, в терц, в буру обыграю. Все
верну!
Огнев ни хлебом, ни деньгами не помог Андрееву, но это и не было принято в таких
случаях — с точки зрения лагерной этики все обстояло нормально.
В один из дней Андреев удивился, что он еще живет. Подниматься на нары было так
трудно, но все же он поднимался. Самое главное — он не работал, лежал, и даже пятьсот
граммов ржаного хлеба, три ложки каши и миска жидкого супа в день могли воскрешать
человека. Лишь бы он не работал.

Именно здесь он понял, что не имеет страха и жизнью не дорожит. Понял и то, что он
испытан великой пробой и остался в живых. Что страшный приисковый опыт суждено
ему применить для своей пользы. Он понял, что, как ни мизерны возможности выбора,
свободной воли арестанта, они все же есть; эти возможности — реальность, они могут
спасти жизнь при случае. И Андреев был готов к этому великому сражению, когда
звериную хитрость он должен противопоставить зверю. Его обманывали. И он обманет.
Он не умрет, не собирается умирать.

Он будет выполнять желания своего тела, то, что ему рассказало тело на золотом
прииске. На прииске он проиграл битву, но это была не последняя битва. Он — шлак,
выброшенный с прииска. И он будет этим шлаком. Он видел, что фиолетовый оттиск,
который сделан на какой-то бумаге руками Лидии Ивановны, оттиск трех букв:
ЛФТ — легкий физический труд. Андреев знал, что на эти метки не обращают внимания
на приисках, но здесь, в центре, он собирался извлечь из них все, что можно.
Но возможностей было мало. Можно было сказать нарядчику: „Вот я, Андреев, здесь
лежу и никуда не хочу ехать. Если меня пошлют на прииск, то на первом перевале, как
затормозит машина, я прыгаю вниз, пусть конвой меня застрелит — все равно на золото
я больше не поеду“.

Возможностей было мало. Но здесь он будет умнее, будет больше доверять телу. И тело
его не обманет. Его обманула семья, обманула страна. Любовь, энергия, способности —
все было растоптано, разбито. Все оправдания, которые искал мозг, были фальшивы,
ложны, и Андреев это понимал. Только разбуженный прииском звериный инстинкт мог
подсказать и подсказывал выход.

Именно здесь, на этих циклопических нарах, понял Андреев, что он кое-что стоит, что он
может уважать себя. Вот он здесь еще живой и никого не предал и не продал ни на
следствии, ни в лагере. Ему удалось много сказать правды, ему удалось подавить в себе
страх. Не то что он ничего вовсе не боялся, нет, моральные барьеры определились яснее
и четче, чем раньше, все стало проще, ясней.