Page 118 - Колымские рассказы
P. 118

догадливости. Он два дня не ел хлеба, затем выменял на хлеб большой фибровый
                чемодан.

                — У барона Манделя, Андреев!
                Барон Мандель! Потомок Пушкина! Вон там, там. Барон — длинный, узкоплечий, с
                крошечным лысым черепом — был далеко виден. Но познакомиться с ним не пришлось
                Андрееву.
                У Огнева сохранился коверкотовый пиджак еще с воли, в карантине Огнев был всего
                несколько месяцев.
                Огнев преподнес нарядчику пиджак и фибровый чемодан и получил должность
                умершего ассенизатора. Недели через две блатные придушили Огнева в темноте — не до
                смерти, к счастью, — и отняли у него около трех тысяч рублей деньгами.

                Андреев почти не встречался с Огневым в расцвет его коммерческой карьеры. Избитый
                и истерзанный, Огнев исповедовался Андрееву ночью, заняв старое место.

                Андреев мог бы ему рассказать кое-что из того, что он видел на прииске, но Огнев
                ничуть не раскаивался и не жаловался.

                — Сегодня они меня, завтра я их. Я их… обыграю… В штос, в терц, в буру обыграю. Все
                верну!
                Огнев ни хлебом, ни деньгами не помог Андрееву, но это и не было принято в таких
                случаях — с точки зрения лагерной этики все обстояло нормально.
                В один из дней Андреев удивился, что он еще живет. Подниматься на нары было так
                трудно, но все же он поднимался. Самое главное — он не работал, лежал, и даже пятьсот
                граммов ржаного хлеба, три ложки каши и миска жидкого супа в день могли воскрешать
                человека. Лишь бы он не работал.

                Именно здесь он понял, что не имеет страха и жизнью не дорожит. Понял и то, что он
                испытан великой пробой и остался в живых. Что страшный приисковый опыт суждено
                ему применить для своей пользы. Он понял, что, как ни мизерны возможности выбора,
                свободной воли арестанта, они все же есть; эти возможности — реальность, они могут
                спасти жизнь при случае. И Андреев был готов к этому великому сражению, когда
                звериную хитрость он должен противопоставить зверю. Его обманывали. И он обманет.
                Он не умрет, не собирается умирать.

                Он будет выполнять желания своего тела, то, что ему рассказало тело на золотом
                прииске. На прииске он проиграл битву, но это была не последняя битва. Он — шлак,
                выброшенный с прииска. И он будет этим шлаком. Он видел, что фиолетовый оттиск,
                который сделан на какой-то бумаге руками Лидии Ивановны, оттиск трех букв:
                ЛФТ — легкий физический труд. Андреев знал, что на эти метки не обращают внимания
                на приисках, но здесь, в центре, он собирался извлечь из них все, что можно.
                Но возможностей было мало. Можно было сказать нарядчику: „Вот я, Андреев, здесь
                лежу и никуда не хочу ехать. Если меня пошлют на прииск, то на первом перевале, как
                затормозит машина, я прыгаю вниз, пусть конвой меня застрелит — все равно на золото
                я больше не поеду“.

                Возможностей было мало. Но здесь он будет умнее, будет больше доверять телу. И тело
                его не обманет. Его обманула семья, обманула страна. Любовь, энергия, способности —
                все было растоптано, разбито. Все оправдания, которые искал мозг, были фальшивы,
                ложны, и Андреев это понимал. Только разбуженный прииском звериный инстинкт мог
                подсказать и подсказывал выход.

                Именно здесь, на этих циклопических нарах, понял Андреев, что он кое-что стоит, что он
                может уважать себя. Вот он здесь еще живой и никого не предал и не продал ни на
                следствии, ни в лагере. Ему удалось много сказать правды, ему удалось подавить в себе
                страх. Не то что он ничего вовсе не боялся, нет, моральные барьеры определились яснее
                и четче, чем раньше, все стало проще, ясней.
   113   114   115   116   117   118   119   120   121   122   123