Page 120 - Колымские рассказы

— Воронов! Воронов! — надрывался нарядчик. — Воронов! Здесь ведь, сука!.. — И
нарядчик злобно швырнул тоненькую желтую папку „дела“ на бочку и придавил „дело“
ногой.
И тогда Андреев все понял сразу. Это был грозовой молнийный свет, указавший дорогу к
спасению. И сейчас же, разгорячившись от волнения, он осмелел и двинулся вперед, к
нарядчику. Тот называл фамилию за фамилией, люди уходили со двора один за другим.
Но толпа была еще велика. Вот сейчас, сейчас…

— Андреев! — крикнул нарядчик.
Андреев молчал, разглядывая бритые щеки нарядчика. После созерцания щек взгляд его
перешел на папки „дел“. Их было совсем немного.
„Последняя машина“, — подумал Андреев.

Нарядчик подержал андреевскую папку в руке и, не повторяя вызова, отложил в
сторону, на бочку.

— Сычев! Обзывайся — имя и отчество!
— Владимир Иванович, — ответил по всем правилам какой-то пожилой арестант и
растолкал толпу.
— Статья? Срок? Выходи!
Еще несколько человек откликнулись на вызов, ушли. И за ними ушел нарядчик.
Заключенных вернули в секцию.
Кашель, топот, выкрики сгладились, растворились в многоголосом говоре сотен людей.

Андреев хотел жить. Две простые цели поставил он перед собой и положил добиваться
их. Было необыкновенно ясно, что здесь надо продержаться как можно дольше, до
последнего дня. Постараться не делать ошибок, держать себя в руках… Золото — смерть.
Никто лучше Андреева в этой транзитке не знает этого. Надо во что бы то ни стало
избежать тайги, золотых забоев. Как этого может добиться он, бесправный раб Андреев?
А вот как. Тайга за время карантина обезлюдела — холод, голод, тяжелая многочасовая
работа и бессонница лишили тайгу людей. Значит, в первую очередь из карантина будут
отправлять машины в „золотые“ управления, и только тогда, когда заказ приисков на
людей („Пришлите две сотни деревьев“, как пишут в служебных телеграммах) будет
выполнен, — только тогда будут отправлять не в тайгу, не на золото. А куда — это
Андрееву все равно. Лишь бы не на золото.
Обо всем этом Андреев не сказал никому ни слова. Ни с кем он не советовался, ни с
Огневым, ни с Парфентьевым, приисковым товарищем, ни с одним из этой тысячи
людей, что лежали с ним вместе на нарах. Ибо он знал: каждый, кому он расскажет свой
план, выдаст его начальству — за похвалу, за махорочный окурок, просто так…

Он знал, что такое тяжесть тайны, секрет, и мог его сберечь. Только в этом случае он не
боялся. Одному было легче, вдвое, втрое, вчетверо легче проскочить сквозь зубья
машины. Его игра была его игрой — этому тоже он был хорошо выучен на прииске.

Много дней Андреев не отзывался. Как только карантин кончился, заключенных стали
гонять на работы, и на выходе надо было словчить так, чтобы не попасть в большие
партии — тех водили обычно на земляные работы с ломом, кайлом и лопатой; в
маленьких же партиях по два-три человека была всегда надежда заработать лишний
кусок хлеба или даже сахару — более полутора лет Андреев не видел сахару. Этот расчет
был немудрен и совершенно правилен. Все эти работы были, конечно, незаконными:
заключенных числили на этапе, и находилось много желающих пользоваться
бесплатным трудом. Те, кто попадал на земляные работы, ходили туда из расчета где-
либо выпросить табаку, хлеба. Это удавалось, даже у прохожих. Андреев ходил в
овощехранилище, где вволю ел свеклу и морковь, и приносил „домой“ несколько сырых
картофелин, которые жарил в золе печи и полусырыми вытаскивал и съедал, — жизнь
здешняя требовала, чтоб все пищевые отправления производились быстро, — слишком
много было голодных вокруг.