Page 121 - Колымские рассказы

Начались дни почти осмысленные, наполненные какой-то деятельностью. Ежедневно с
утра приходилось простаивать часа два на морозе. И нарядчик кричал: „Эй, вы,
обзывайся, имя и отчество“. И когда ежедневная жертва молоху была закончена, все,
топоча, бежали в барак — оттуда выводили на работу. Андреев побывал на хлебозаводе,
носил мусор на женской пересылке, мыл полы в отряде охраны, где в полутемной
столовой собирал с оставшихся тарелок липкие и вкусные мясные остатки с
командирских столов. После работы на кухню выносили большие тазы, полные сладкого
киселя, горы хлеба, и все садились вокруг, ели и набивали хлебом карманы.

Только один раз расчет Андреева оказался неверным. Чем меньше группа — тем лучше:
вот была его заповедь. А всего лучше — одному. Но одного редко куда-либо брали.
Однажды нарядчик, уже запомнивший Андреева в лицо (он знал его как Муравьева),
сказал:

— Я тебе такую работу нашел, век будешь помнить. Дрова пилить к высокому
начальству. Вдвоем с кем-нибудь пойдешь.

Они весело бежали впереди провожатого в кавалерийской шинели. Тот в сапогах
скользил, оступался, прыгал через лужи и потом догонял их бегом, придерживая полы
шинели обеими руками. Вскоре они подошли к небольшому дому с запертой калиткой и
колючей проволокой поверх забора. Провожатый постучал. Во дворе залаяла собака. Им
отпер дневальный начальника, молча отвел их в сарай, закрыл их там и выпустил на
двор огромную овчарку. Принес ведро воды. И пока арестанты не перепилили и не
перекололи всех дров в сарае, собака держала их взаперти. Поздно вечером их увели в
лагерь. На следующий день их посылали туда же, но Андреев спрятался под нары и
вовсе не ходил на работу в этот день.

На другой день утром перед раздачей хлеба ему пришла в голову одна простая мысль,
которую Андреев сразу же осуществил.

Он снял бурки со своих ног и положил их на край нар одна на другую подошвами наружу
— так, как если бы он сам лежал в бурках на нарах. Рядом он лег на живот и голову
опустил на локоть руки.
Раздатчик быстро сосчитал очередной десяток и выдал Андрееву десять порций хлеба. У
Андреева осталось две порции. Но такой способ был ненадежен, случаен, и Андреев
вновь стал искать работу вне барака…
Думал ли он тогда о семье? Нет. О свободе? Нет. Читал ли он на память стихи? Нет.
Вспоминал ли прошлое? Нет. Он жил только равнодушной злобой. Именно в это время
он встретил капитана Шнайдера.

Блатные занимали место поближе к печке. Нары были застланы грязными ватными
одеялами, покрыты множеством пуховых подушек разного размера. Ватное одеяло —
непременный спутник удачливого вора, единственная вещь, которую вор таскает с собой
по тюрьмам и лагерям, ворует ее, отнимает, когда не имеет, а подушка — подушка не
только подголовник, но и ломберный столик во время бесконечных карточных сражений.
Этому столику можно придать любую форму. И все же он — подушка. Картежники
раньше проигрывают брюки, чем подушку.
На одеялах и подушках располагались главари, вернее, те, кто на сей момент был вроде
главарей. Еще повыше, на третьих нарах, где было темно, лежали еще одеяла и подушки:
туда затаскивали каких-то женоподобных молодых воришек, да и не только воришек —
педерастом был чуть не каждый вор.
Воров окружала толпа холопов и лакеев — придворные рассказчики, ибо блатные
считают хорошим тоном интересоваться „романами“; придворные парикмахеры с
флакончиком духов есть даже в этих условиях, и еще толпа услужающих, готовых на что
угодно, лишь бы им отломили корочку хлеба или налили супчику.

— Тише! Сенечка говорит что-то. Тише, Сенечка ложится спать…
Знакомая приисковая картина.

Вдруг среди толпы попрошаек, вечной свиты блатарей, Андреев увидел знакомое лицо,