Page 94 - Колымские рассказы
P. 94

два приема. Первым будет рауш-наркоз, о котором вы позабыли, Сергей Федорович, —
                сказал он с торжеством, поворачиваясь в сторону хирурга. — Это надо было сделать
                сразу. А уж если и рауш ничего не даст, тогда… — Петр Иванович развел руками —
                тогда шоковая терапия. Это занятная вещь, уверяю вас.

                — Не слишком ли? — сказала Александра Сергеевна, заведующая самым большим
                отделением больницы — туберкулезным, полная, грузная женщина, недавно приехавшая
                с материка.

                — Ну, — сказал начальник больницы, — такую сволочь… — Он мало стеснялся в
                присутствии дам.

                — Посмотрим по результатам рауша, — сказал Петр Иванович примирительно.
                Рауш-наркоз — это оглушающий эфирный наркоз кратковременного действия. Больной
                засыпает на пятнадцать — двадцать минут, и за это время хирург должен успеть
                вправить вывих, ампутировать палец или вскрыть какой-нибудь болезненный нарыв.
                Начальство, наряженное в белые халаты, окружило операционный стол в перевязочной,
                куда положили послушного полусогнутого Мерзлякова. Санитары взялись за холщовые
                ленты, которыми обычно привязывают больных к операционному столу.

                — Не надо, не надо! — закричал Петр Иванович, подбегая. — Вот лент-то и не надо.
                Лицо Мерзлякова вывернули вверх. Хирург наложил на него наркозную маску и взял в
                руку бутылочку с эфиром.
                — Начинайте, Сережа!

                Эфир закапал.
                — Глубже, глубже дыши, Мерзляков! Считай вслух!

                — Двадцать шесть, двадцать семь, — ленивым голосом считал Мерзляков, и, внезапно
                оборвав счет, он заговорил что-то, не сразу понятное, отрывочное, пересыпанное
                матерной бранью.

                Петр Иванович держал в своей руке левую руку Мерзлякова. Через несколько минут
                рука ослабла. Петр Иванович выпустил ее. Рука мягко и мертво упала на краю стола.
                Петр Иванович медленно и торжественно разогнул тело Мерзлякова. Все ахнули.
                — Вот теперь привяжите его, — сказал Петр Иванович санитарам.

                Мерзляков открыл глаза и увидел волосатый кулак начальника больницы.
                — Ну что, гадина, — хрипел начальник. — Под суд теперь пойдешь.

                — Молодец, Петр Иванович, молодец! — твердил председатель комиссии, хлопая
                невропатолога по плечу. — А ведь я вчера совсем собрался этой горилле вольную выдать!

                — Развяжите его! — командовал Петр Иванович. — Слезай со стола!
                Мерзляков еще не очнулся окончательно. В висках стучало, во рту был тошный, сладкий
                вкус эфира. Мерзляков еще и сейчас не понимал — сон это или явь, и, может быть, такие
                сны видел он не один раз и раньше.
                — А ну вас всех к матери! — неожиданно крикнул он и согнулся, как раньше.

                Широкоплечий, костлявый, почти касаясь своими длинными, толстыми пальцами пола, с
                мутным взглядом и взъерошенными волосами, действительно похожий на гориллу.
                Мерзляков вышел из перевязочной. Петру Ивановичу доложили, что больной Мерзляков
                лежит на койке в своей обычной позе. Врач велел привести его в свой кабинет.
                — Ты разоблачен. Мерзляков, — сказал невропатолог. — Но я просил начальника. Тебя
                не отдадут под суд, не пошлют на штрафной прииск, тебя просто выпишут из больницы,
                и ты вернешься на свой прииск, на старую работу. Ты, брат, герой. Целый год морочил
                нам голову.
   89   90   91   92   93   94   95   96   97   98   99