Page 2 - Хождение по мукам. Хмурое утро

рассуждал над судьбами нашей интеллигенции. Не русское это все, должен вам
сказать… Вот и сдунуло ее ветром, вот и – увы! – пустое место… А я, расстрига, иду
играючись и долго еще намерен озорничать…»
Без него бы Даша пропала. Он же не терялся ни в каких случаях. Когда на восходе
солнца они добрели до хутора, стоящего в голой степи, без единого деревца, с
опустевшим конским загоном, с обгоревшей крышей глинобитного двора, – их встретил у
колодца седой злой казак с берданкой. Сверкая из-под надвинутых бровей бешено
светлыми глазами, закричал: «Уходите!» Кузьма Кузьмич живо оплел этого старика:
«Нашел поживу, дедушка, ах, ах, земля родная!.. Бежим день и ночь от революции, ноги
прибили, язык от жажды треснул, сделай милость – застрели, все равно идти некуда».
Старик оказался не страшен и даже слезлив. Сыновья его были мобилизованы в корпус
Мамонтова, две снохи ушли с хутора в станицу. Земли он нынче не пахал. Проходили
красные – мобилизовали коня. Проходили белые – мобилизовали домашнюю птицу. Вот
он и сидит один на хуторе, с краюшкой прозеленевшего хлеба, да трет прошлогодний
табак…

Здесь отдохнули и в ночь пошли дальше, держа направление на Царицын, откуда легче
всего было пробраться к югу. Шли ночью, днем спали, – чаще всего в прошлогодних
ометах. Населенных мест Кузьма Кузьмич избегал. Глядя однажды с мелового холма на
станицу, раскинувшую привольно белые хаты по сторонам длинного пруда, он говорил:
– В массе человек в наше время может быть опасен, особенно для тех, кто сам не знает,
чего хочет. Непонятно это и подозрительно: не знать, чего хотеть. Русский человек
горяч, Дарья Дмитриевна, самонадеян и сил своих не рассчитывает. Задайте ему
задачу, – кажется, сверх сил, но богатую задачу, – за это в ноги поклонится… А вы
спуститесь в станицу, с вами заговорят пытливо. Что вы ответите? – интеллигентка! Что
у вас ничего не решено, так-таки ничего, ни по одному параграфу…

– Слушайте, отстаньте от меня, – тихо сказала Даша.
Сколько она ни крепилась, – от самолюбия и неохоты, – все же Кузьма Кузьмич
повыспросил у нее почти все: об отце, докторе Булавине, о муже, красном командире
Иване Ильиче Телегине, о сестре Кате, «прелестной, кроткой, благородной». Однажды,
на склоне ясного дня, Даша, хорошо выспавшись в соломе, пошла к речке, помылась,
причесала волосы, свалявшиеся под вязаным платком, потом поела, повеселела и
неожиданно сама, без расспросов, рассказала:

– …Видите, как все это вышло… У отца в Самаре я больше жить не могла… Вы меня
считаете паразиткой. Но – видите ли – о самой себе я гораздо худшего мнения, чем вы…
Но я не могу чувствовать себя приниженной, последней из всех…

– Понятно, – причмокнув, ответил Кузьма Кузьмич.
– Ничего вам не понятно… – Даша прищурилась на огонь. – Мой муж рисковал жизнью,
чтобы только на минутку увидеть меня. Он сильный, мужественный, человек
окончательных решений… Ну, а я? Стоит из-за такой цацы рисковать жизнью? Вот после
этого свиданья я и билась головой о подоконник. Я возненавидела отца… Потому что он
во всем виноват… Что за смешной и ничтожный человек! Я решила уехать в
Екатеринослав, разыскать сестру, Катю, – она бы поняла, она бы мне помогла: умная,
чуткая, как струнка, моя Катя. Не усмехайтесь, пожалуйста, – я должна делать
обыкновенное, благородное и нужное, вот чего я хочу… Но я же не знаю, с чего начать?
Только вы мне сейчас не разглагольствуйте про революцию…

– А я, душенька, и не собираюсь разглагольствовать, слушаю внимательно и сердечно
сочувствую.

– Ну, сердечно, – это вы оставьте… В это время Красная Армия подошла к Самаре…
Правительство бежало, – очень было гнусно… Отец потребовал, чтобы я ехала с ним. Был
у нас тогда разговор, – проявили себя во всей красе – он и я… Отец послал за
стражниками: «Будешь, милая моя, повешена!» Конечно, никто не явился, все уже
бежало… Отец с одним портфелем выскочил на улицу, а я в окошко докрикивала ему
последние слова… Ни одного человека нельзя так ненавидеть, как отца! Ну, а потом с
головой в платок, – на диван и реветь! И на этом отрезана вся моя прошлая жизнь…