Page 217 - Хождение по мукам. Хмурое утро

Катя встречала их. Вадим Петрович первый увидел ее с площадки вагона и спрыгнул на
ходу. Катя, светясь радостью, – глазами, улыбкой, – бежала к нему сквозь паровозный
дым, путающийся между железными колоннами. Она показалась ему еще милее, чем в
ту встречу в декабре. Вся их любовная жизнь была в таких коротких встречах. Они
сейчас же отошли в сторону, под часы. Но ревнивая Даша подтащила к ним своего
Телегина. Ей было необходимо, чтобы сестра громко восхищалась Иваном Ильичом.
– Катя, гляди же на него… Ты замечаешь, как он переменился? В Петербурге у него в
лице было что-то недоделанное… У него и глаза другие… Прости, Иван, но когда мы
ехали в Самару на пароходе – у тебя были светло-голубые глаза, даже глуповатые, и
меня это даже смущало… Теперь – как сталь…
Иван Ильич стоял перед Катей и сдержанно вздыхал от полноты чувств. Кате он тоже
показался очень привлекательным, – родственный, спокойный, тяжеловесный…

– И вот тебе весь его портрет, Катя… Во время походов, – нет, ты вдумайся! – даже когда
он верхом преследовал Мамонтова, он возил с собой в заседельном мешке, – угадай,
что? – вот такие маленькие фарфоровые кошечку и собачку, которые он мне подарил в
день нашей второй свадьбы в Царицыне… Потому что, видишь ли, они мне очень
нравились…

Подбежал к Кате Кузьма Кузьмич, на минутку выскочивший из вагона. Обеими руками
он долго тряс Катину руку, наголо обритое, красное лицо его лоснилось от удовольствия
и преданности; в белом халате он казался до того раздобревшим, что проходившие по
перрону худые люди враждебно оглядывали его…
– Полюбил вас за короткие дни тогда, Екатерина Дмитриевна, не меньше, чем Дарью
Дмитриевну… Всегда говорю, нет прекраснее женщин, чем русские женщины… Честны
в чувствах, и самоотверженны, и любят любовь, и мужественны, когда нужно… Всегда к
вашим услугам, Екатерина Дмитриевна… Вот – только управлюсь, – в обед забегу, занесу
кое-какие приношения из Ростова… У нас там весна… А все-таки на севере – слаще
сердцу… Ну, извините…

Подошла Анисья, тоже в халате. Большеглазое лицо ее было разочарованное: ей
хотелось с этим рейсом остаться в Москве, но старший врач, – прямо уже не по-
советски, – даже не захотел ее слушать: «Какие там еще театральные училища! Скоро
опять большие бои, подсыпят раненых… Не пущу!»
– Что ж, подожду до осени, – сказала она Даше и концом косынки вытерла носик. – Года
идут, года теряю, вот что обидно… Латугин здесь, пришел меня встречать, – тоже
чертушка… Приехал делегатом на съезд. Гордый стал, серьезный… Третий день,
говорит, бегаю на вокзал – встречаю ваш санитарный… Пошел уламывать старшего
врача, чтобы отпустил меня на сутки… Дарья Дмитриевна, он про Агриппину рассказал:
она в Саратове, родила, мальчика ли, девочку, – не знает. Долго хворала… Вернулась с
ребенком в полк… Жалко ее, тяжелый характер у нее, – однолюбка…
С вокзала пошли пешком через всю Москву на Староконюшенный, – там для Даши и
Телегина была приготовлена комната, где раньше жил Маслов. Вот уже два месяца его
больше не было, – сначала он увез книги, потом исчез сам… Шли медленно из-за Кати.
Вадиму Петровичу хотелось бы взять ее на руки и нести под этими весенними
лохматыми тучами, клубившимися над Москвой. Телегин и Даша немного отставали,
чтобы не мешать им. Даша говорила:

– Я боюсь за Катю. Москва и эта школа ее доконают. Она ничего не ест… За три месяца
стала совсем прозрачная… Ее нужно к нам в поезд… Я бы ее подкормила… А то – живет
одним духом, на что это похоже…

Телегин, – тихо и значительно:
– Да и Вадим без нее тает, вот что…

Их скоро догнали Латугин и Анисья. Она была уже без халата, и щеки ее розовели.
Латугин, нахмуренный, серьезный, сдержанно поздоровался и вынул из-за обшлага
шинели четыре билета для гостей в Большой театр, на самый верхний ярус.