Page 216 - Хождение по мукам. Хмурое утро

– Катя! Катя! – закричала Даша, врываясь в кухню. – Катя, моя Катя! – кричала она,
топая обмерзшими валенками по коридору. Она налетела на Катю, схватила ее,
целовала, отстраняя, – глядела неистово и опять прижимала и гладила. От Даши пахло
снегом, овчиной, черным хлебом. Она была в нагольном полушубке, в деревенском
платке, за спиной ее висел узел.

– Катя, голубка, милая, сестра моя… До чего я тосковала, мечтала о тебе… Нет, ты
только представь, – мы идем пешком с Ярославского вокзала. Москва – как деревня:
тишина, галки, снег, по улицам протоптаны тропинки… Далища, ноги подкашиваются…
А у Кузьмы Кузьмича два пуда муки… Добрались до Староконюшенного… Не могу найти
дома! Три раза из конца в конец проходили весь переулок… Кузьма Кузьмич говорит, не
тот переулок… Я просто в ярости, – забыла дом!.. И вдруг… Нет, ты представь! Из-за угла
появляется человек, военный… Я – к нему: «Послушайте, товарищ…» А он на меня во все
глаза уставился… А я только разинула рот и села в снег… Вадим! Думаю, – с ума
спятила, покойники в Москве по переулкам стали ходить… Он как захохочет, да –
целовать… А я встать не могу… Катя, красивая, умная моя… Ведь нам рассказывать друг
другу нужно десять ночей… Господи, узнаю комнату… И кровать, и Сирин с
Алконостом… Вадим рассказал мне про Ивана. Я решила: на днях отправляется в их
часть санитарный поезд, – еду санитаркой, и Анисья, и Кузьма Кузьмич со мной… Одного
его мы здесь не оставим, избалуется… Катя, во-первых, хотим есть… Ставь чайник…
Потом – мыться… Мы от Ярославля ехали в теплушке неделю… Все это с нас надо снять,
осмотреть. Мы пока в комнату к тебе заходить не будем, мы на кухне… Идем, я тебя
познакомлю с моими друзьями… Это такие люди, Катя! Я им обязана жизнью и всем…
Мы сами и плиту затопим, и воды накипятим, там куча всякой мебели… Катя, да
неужели у тебя нет седых волос? Боже мой, ты моложе меня на десять лет… Я верю –
скоро, скоро настанет день, когда мы все будем вместе…

В Москве по карточкам выдавали овес. Никогда еще столица республики не переживала
такого трудного времени, как в зиму двадцатого года. Наступление красных армий
поглощало все жизненные силы. Захваченные у белых запасы хлеба и угля быстро
растаяли. Богатые губернии, по которым прошлись казаки и добровольцы, были
разорены. Продовольственные рабочие отряды находили там лишь жалкие излишки
хлеба.
В годовщину Ледового похода Добрармия бежала на Новороссийск, устилая
непролазные кубанские грязи брошенными обозами, экипажами с имуществом,
завязшими пушками и конской падалью. Все было кончено. Антон Иванович Деникин,
поседевший, ссутулившийся, отплыл на французском миноносце в эмиграцию – писать
свои мемуары. Жалкие остатки добровольческих полков на транспортах переправлялись
в Крым. Донское и кубанское казачество поняло наконец, что его жестоко одурачили, и
они своими безвестными могилами, – от Воронежа до Новороссийска, – заплатили за
свое упрямство.
В Москве все еще стояла зима. Мартовские бури завалили снегами город. В пчелках уже
были сожжены все заборы и лишняя мебель. Фабрики и заводы стояли. В учреждениях
служащие, сидя в шубах, дули на распухшие пальцы, чтобы как-нибудь удержать в руке
карандаш, – чернила в чернильницах наотказ замерзли до теплых дней. Люди ходили
медленно, не расставаясь с заплечными мешками, и мало кто мог пройти от своего дома
до места службы, не отдохнув в сугробе или – за ветром – прислонясь в воротах. Голод
был ужасен, – люди видели во сне отварного поросенка на блюде, с петрушкой в
смеющейся морде, во сне пустыми зубами жевали жирную ветчину и крутые яйца. Но
мысли у всех были возбуждены: упорная, кровавая, удушающая злоба контрреволюции
была сломлена, жизнь шла на подъем, еще немного месяцев лишений и страданий, и
будет новый хлеб, и демобилизованные красные армии займутся мирным трудом, –
восстановлением всего разрушенного и строительством того нового, в чем забудутся все
страдания, вся горечь вековых обид…

Дашино желание сбылось, – они все были снова вместе. Иван Ильич и Рощин, получив
короткий отпуск, приехали в Дашином санитарном поезде в Москву – хмурым
мартовским утром, когда над городом клубились сырые тучи, снег съезжал с крыш,
падали огромные сосульки и тяжелый воздух был пахуч и тревожен.