Page 2 - Живые и мертвые

Маша жила как-то механически: пила чай, молча глядела в окно, потом ложилась на свою
верхнюю полку и часами лежала, отвернувшись к стене.
Вокруг говорили только об одном – о войне, а Маша словно и не слышала этого. В ней
совершалась большая и тяжелая внутренняя работа, к которой она не могла допустить
никого, даже Синцова.
Уже под Москвой, в Серпухове, едва поезд остановился, она впервые за все время
сказала Синцову:
– Выйдем, погуляем…
Вышли из вагона, и она взяла его под руку.
– Знаешь, я теперь поняла, почему с самого начала почти не думала о тебе: мы найдем
Таню, отправим ее с мамой, а я останусь с тобой в армии.
– Уже решила?
– Да.
– А если придется перерешить?
Она молча покачала головой.
Тогда, стараясь быть как можно спокойней, он сказал ей, что два вопроса – как найти
Таню и идти или не идти в армию – надо разделить…
– Не буду я их делить! – прервала его Маша.
Но он настойчиво продолжал объяснять ей, что будет куда разумнее, если он поедет к
месту службы, в Гродно, а она, наоборот, останется в Москве. Если семьи эвакуировали из
Гродно (а это, наверное, сделали), то Машина мать вместе с Таней уж конечно постарается
добраться до Москвы, до своей собственной квартиры. И Маше, хотя бы для того, чтобы не
разъехаться с ними, самое разумное – ждать их в Москве.
– Может быть, они уже сейчас там, приехали из Гродно, пока мы едем из
Симферополя!
Маша недоверчиво посмотрела на Синцова и опять замолчала до самой Москвы.
Они приехали в старую артемьевскую квартиру на Усачевке, где так недавно и так
беззаботно прожили двое суток по дороге в Симферополь.
Из Гродно никто не приезжал. Синцов надеялся на телеграмму, но и телеграммы не
было.
– Сейчас я поеду на вокзал, – сказал Синцов. – Может быть, достану место, сяду на
вечерний. А ты попробуй позвонить, вдруг удастся.
Он вынул из кармана гимнастерки записную книжку и, вырвав листок, записал Маше
гродненские редакционные телефоны.
– Подожди, сядь на минуту, – остановила она мужа. – Я знаю, ты против того, чтобы я
ехала. Но как все-таки это сделать?
Синцов стал говорить, что делать этого не надо. К прежним доводам он прибавил
новый: если даже ей дадут сейчас доехать до Гродно, а там возьмут в армию – в чем он
сомневается, – неужели она не понимает, что ему от этого будет вдвое тяжелей?
Маша слушала, все больше и больше бледнея.
– А как же ты не понимаешь, – вдруг закричала она, – как же ты не понимаешь, что я
тоже человек?! Что я хочу быть там, где ты?! Почему ты думаешь только о себе?
– Как «только о себе»? – ошеломленно спросил Синцов.
Но она, ничего не ответив, горько разрыдалась; а когда выплакалась, сказала деловым
голосом, чтобы он ехал на вокзал доставать билеты, а то опоздает.
– И мне тоже. Обещаешь?
Разозленный ее упрямством, он наконец перестал щадить ее, отрубил, что никаких
штатских, тем более женщин, в поезд, идущий до Гродно, сейчас не посадят, что уже вчера в
сводке было Гродненское направление и пора, наконец, трезво смотреть на вещи.
– Хорошо, – сказала Маша, – если не посадят, значит, не посадят, но ты постараешься!
Я тебе верю. Да?
– Да, – угрюмо согласился он.