Page 3 - Мастер и Маргарита

И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как
ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.
Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения
представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать
изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел
золотые и хромал на правую ногу. Во второй — что человек был росту громадного, коронки
имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у
человека не было.
Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.
Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и
не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были
платиновые коронки, а с правой — золотые. Он был в дорогом сером костюме, в
заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес
трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду — лет сорока с лишним. Рот
какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый.
Брови черные, но одна выше другой. Словом — иностранец.
Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился
на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей.
«Немец», — подумал Берлиоз.
«Англичанин, — подумал Бездомный, — ишь, и не жарко ему в перчатках».
А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причем
заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало.
Он остановил свой взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах
изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце, затем перевел его
вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся,
прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки.
— Ты, Иван, — говорил Берлиоз, — очень хорошо и сатирически изобразил, например,
рождение Иисуса, сына божия, но соль-то в том, что еще до Иисуса родился еще ряд сынов
божиих, как, скажем, фригийский Аттис, коротко же говоря, ни один из них не рождался и
никого не было, в том числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем,
прихода волхвов, описал нелепые слухи об этом рождении… А то выходит по твоему
рассказу, что он действительно родился!..
Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание,
отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Берлиоз прервал свою речь, потому
что иностранец вдруг поднялся и направился к писателям.
Те поглядели на него удивленно.
— Извините меня, пожалуйста, — заговорил подошедший с иностранным акцентом, но
не коверкая слов, — что я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет вашей ученой
беседы настолько интересен, что…
Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и
раскланяться.
«Нет, скорее француз…» — подумал Берлиоз.
«Поляк?..» — подумал Бездомный.
Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвел
отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился,
а… как бы выразиться… заинтересовал, что ли.
— Разрешите мне присесть? — вежливо попросил иностранец, и приятели как-то
невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.
— Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? —
спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.
— Нет, вы не ослышались, — учтиво ответил Берлиоз, — именно это я и говорил.
— Ах, как интересно! — воскликнул иностранец.