Page 27 - Мещане

приятен!
Перчихин. Тесть? Вона! Не захочет этот тесть никому на шею сесть… их ты! На
камаринского меня даже подбивает с радости… Да я теперь – совсем свободный мальчик!
Теперь я – так заживу-у! Никто меня и не увидит… Прямо в лес – и пропал Перчихин! Ну,
Поля! Я, бывало, думал, дочь… как жить будет? И было мне пред ней даже совестно…
родить – родил, а больше ничего и не могу!.. А теперь… теперь я… куда хочу уйду!
Жар-птицу ловить уйду, за самые за тридесять земель!
Акулина Ивановна. Как же уйдешь ты! От счастья не уходят…
Перчихин. Счастье? Мое счастье в том и состоит, чтобы уходить… А Полька будет
счастлива… она будет! С Нилом-то? Здоровый, веселый, простой… У меня даже мозги в
голове пляшут… а в сердце – жаворонки поют! Ну, – везет мне! (Притопывая.) Поля Нила
подцепила, она мило поступила… Их ты! Люли-малина!
Бессемёнов (входит. Он в пальто, в руке картуз). Опять пьян!
Перчихин. С радости! Слыхал? Палагея-то?
(Радостно смеется.) За Нила выходит! а? Здорово, а?
Бессемёнов (холодно и жестко). Нас это не касается… Мы свое получим…
Перчихин. А я все думал, что Нил на Татьяне намерен жениться…
Бессемёнов. Что-с?
Перчихин. Правое слово! Потому видимо было, что Татьяна не прочь… и глядела она
на него так… эдак, знаешь… ну, как следует, и вообще… и все прочее… а? Вдруг…
Бессемёнов (спокойно и злобно). Вот что я тебе скажу, милый… Ты хоть и дурак, но
должен понимать, что про девицу говорить такие подлые слова не позволено. Это – раз!
(Постепенно повышая голос.) Засим: на кого и как глядела твоя дочь и кто как на нее
глядел и что она за девица, – я не говорю, а только скажу одно: ежели она выходит за Нила –
туда ей и дорога! Потому обоим им – цена грош, и хоть оба они мне обязаны очень многим,
но я отныне на них плюю! Это – два! Ну-с, а теперь вот что: хоша мы с тобой и дальние
родственники, но однако погляди на себя – что ты такое? Золоторотец. И скажи мне – кто это
тебе разрешил придти ко мне в чистую горницу в таком драном виде… в лаптищах и во всем
этом уборе?
Перчихин. Что ты? Василий Васильич, – что ты, брат? Да разве я в первый раз
эдак-то…
Бессемёнов. Не считал разов и не хочу считать. Но вижу одно – коли ты так являешься,
значит, уважения к хозяину дома у тебя нет. Опять говорю: кто ты? Нищий, шантрапа, рвань
коричневая… слыхал? Это – три! И – пошел вон!
Перчихин (ошеломленный). Василий Васильевич! За что? За какое…
Бессемёнов. Вон! Не финти…
Перчихин. Опомнись! Я ни в чем пред тобой…
Бессемёнов. Ну?! Ступай… а то…
Перчихин (уходя, с укором и сожалением). Эх, старик! Ну, и жаль мне тебя! Прощай!
(Бессемёнов, выпрямившись, молча, твердыми, тяжелыми шагами ходит по комнате,
суровый, мрачный. Акулина Ивановна моет посуду, боязливо следя за мужем, руки у нее
трясутся, губы что-то шепчут.)
Бессемёнов. Ты чего шипишь? Колдуешь, что ли…
Акулина Ивановна. Я молитву… молитву, отец…
Бессемёнов. Знаешь… не быть мне головой! Вижу, – не быть… Подлецы!
Акулина Ивановна. Ну, что ты? Ай, батюшки… а? Да почему? Да еще, может быть…
Бессемёнов. Что – может быть? Федька Досекин, слесарного цеха старшина, в головы
метит… Мальчишка! Щенок!
Акулина Ивановна. Да еще, может, не выберут его… ты не кручинься…
Бессемёнов. Выберут… видно по всему… Прихожу я, сидит он в управе… Слышу –
поет, разливается – жизнь, говорит, трудная, надо, говорит, друг за друга держаться… всё,
говорит, сообща делать… артели, говорит… Теперь, дескать, всё фабрика… ремесленникам