Page 3 - Мещане

Ерунда… (Насвистывая, шагает по комнате.) Пора бы чай пить:
Поля (зажигая лампу). Пойду, похлопочу… (Уходит.)
Петр. По вечерам у нас в доме как-то особенно… тесно и угрюмо. Все эти допотопные
вещи как бы вырастают, становятся еще крупнее, тяжелее… и, вытесняя воздух, – мешают
дышать. (Стучит рукой в шкаф.) Вот этот чулан восемнадцать лет стоит на одном месте…
восемнадцать лет… Говорят – жизнь быстро двигается вперед, а вот шкафа этого она никуда
не подвинула ни на вершок… Маленький я не раз разбивал себе лоб о его твердыню… и
теперь он почему-то мешает мне. Дурацкая штука… Не шкаф, а какой-то символ… чёрт бы
его взял!
Татьяна. Какой ты скучный, Петр… Тебе вредно жить так…
Петр. Как это?
Татьяна. Ты нигде не бываешь… только наверху у Лены… каждый вечер. И это очень
беспокоит стариков… (Петр, не отвечая, ходит и свищет.) Знаешь – я стала сильно
уставать… В школе меня утомляет шум и беспорядок… здесь – тишина и порядок. Хотя у
нас стало веселее с той поры, как переехала Лена. Да-а, я очень устаю! А до праздников еще
далеко… Ноябрь… Декабрь. (Часы бьют, шесть раз.)
Бессеменов (высовывая голову из двери, своей комнаты). Засвистали козаченьки!
Прошение-то, поди-ка, опять не написал?
Петр. Написал, написал…
Бессемёнов. Насилу-то удосужился… эхе-хе!
(Скрывается.)
Татьяна. Какое это прошение?
Петр. О взыскании с купца Сизова 17 р. 50 к. за окраску крыши на сарае…
Акулина Ивановна (выходит с лампой). А на дворе-то опять дождик пошел. (Подходит
к шкафу, достает из него посуду и накрывает на стол.). Холодно у нас чего-то. Топили, а
холодно. Старый дом-то… продувает… охо-хо! А отец-то, ребятишки, опять сердитый…
поясницу, говорит, ломит у него. Тоже старый… а всё неудачи да непорядки… расходы
большие… забота.
Татьяна (брату). Ты вчера у Лены сидел?..
Петр. Да…
Татьяна. Весело было?
Петр. Как всегда… пили чай, пели… спорили…
Татьяна. Кто с кем?
Петр. Я с Нилом и Шишкиным.
Татьяна. По обыкновению…
Петр. Да. Нил восторгался процессом жизни… ужасно он раздражает меня…
проповедью бодрости, любви к жизни… Смешно! Слушая его, начинаешь представлять себе
эту никому не известную жизнь… чем-то вроде американской тетушки, которая вот-вот
явится и осыплет тебя разными благами… А Шишкин проповедовал пользу молока и вред
табака… да уличал меня в буржуазном образе мыслей.
Татьяна. Всё одно и то же…
Петр. Да, по обыкновению…
Татьяна. Тебе… очень нравится Лена?
Петр. Н-ничего… она славная… веселая…
Акулина Ивановна. Вертушка она! Зряшная ее жизнь! Каждый божий день гости у нее,
чаи да сахары… пляс да песня… а вот умывальника купить себе не может! Из таза
умывается да на пол воду хлещет… дом-то гноит…
Татьяна. А я вчера была в клубе… на семейном вечере. Член городской управы Сомов,
попечитель моей школы, едва кивнул мне головой… да. А когда в зал вошла содержанка
судьи Романова, он бросился к ней, поклонился, как губернаторше, и поцеловал руку:
Акулина Ивановна. Экой бесстыдник, а? Где бы взять честную девушку под ручку да
уважить ее, поводить ее по зале-то вальяжненько, на людях-то…