Page 5 - Мещане

Нахлебников звали?
Акулина Ивановна. Петя! Позови-ко…
(Петр уходит. Татьяна идет к столу.)
Бессемёнов. Опять пиленого сахару купили? Сколько раз я говорил…
Татьяна. Ну, не всё ли равно, папаша?
Бессемёнов. Я говорю не тебе, а матери. Тебе, я знаю, всё равно…
Акулина Ивановна. Всего фунт купила я, отец. Целая голова есть, только не успели
Бессемёнов. Я не сержусь… Я говорю пиленый сахар тяжел и не сладок, стало быть,
невыгоден. Сахар всегда нужно покупать головой… и колоть самим. От этого будут крошки,
а крошки в кушанье идут. И сахар самый он легкий, сладкий… (Дочери.) Ты чего
морщишься да вздыхаешь?
Татьяна. Ничего, ничего… так…
Бессемёнов. А коли ничего, так незачем и вздыхать. Неужто отцовы слова так тяжело
слушать? Не для себя ради, а для вас же, молодых, говорим. Мы свое прожили, вам – жить. А
когда глядишь на вас, то не понимаешь, как, собственно, вы жить думаете? К чему у вас
намерения? Наш порядок вам не нравится, это мы видим, чувствуем… а какой свой порядок
вы придумали? Вот он, вопрос? Н-да…
Татьяна. Папаша! Подумайте, который раз говорите вы мне это?
Бессемёнов. И еще, и без конца, до гроба говорить буду! Ибо – обеспокоен я в моей
жизни. Вами обеспокоен… Зря, не подумавши хорошо, пустил я вас в образование… Вот –
Петра выгнали, ты – в девках сидишь…
Татьяна. Я работаю… я…
Бессемёнов. Слыхал. А кому польза от этой работы? Двадцать пять рублей твои –
никому не надобны и тебе самой. Выходи замуж, живи законным порядком, – я сам тебе
пятьдесят в месяц платить буду…
Акулина Ивановна (все время разговора отца с дочерью беспокойно вертится на стуле,
несколько раз пытается что-то сказать и, наконец, ласково спрашивает). Отец! Ватрушечки…
не хочешь ли? От обеда остались… а?
Бессемёнов (оборачиваясь к ней, смотрит на нее сначала сердито и потом, улыбаясь в
бороду, говорит). Ну, тащи ватрушки… тащи… Эхе-хе! (Акулина Ивановна бросается к
шкафу, а Бессемёнов говорит дочери.) Видишь, мать-то, как утка от собаки птенцов своих,
вас от меня защищает… Все дрожит, все боится, как бы я словом-то не ушиб вас… Ба,
птичник! Явился, пропащий!
Перчихин (является в дверях, за ним молча входит Поля). Мир сему дому, хозяину
седому, хозяйке-красотке, чадам их любезным – во веки веков!
Бессемёнов. У тебя опять разрешение вина?
Перчихин. С горя!
Бессемёнов. С какого это?
Перчихин (рассказывает, здороваясь). Зяблика продал сегодня… Три года держал
птицу, тирольской трелью пела, – продал! Почувствовал себя за этот поступок низким
человеком и – растрогался. Жаль птицу, привык… любил…
(Поля, улыбаясь, кивает отцу головой.)
Бессемёнов. А зачем продавал, коли так.
Перчихин (придерживаясь за спинки стульев, ходит вокруг стола). Цену хорошую
дали…
Акулина Ивановна. А что тебе деньги? Все равно зря промотаешь…
Перчихин (усаживаясь). Верно, мать! Деньги мне не к рукам… верно!
Бессемёнов. Значит, опять-таки не было резона продавать…
Перчихин. Был резон. Слепнуть стала птица… стало быть, скоро помрет…
Бессемёнов (усмехаясь). Ты однако не совсем дурак…
Перчихин. Рази я это от ума поступил? Это от низости натуры моей…
(Петр и Тетерев входят.)