Page 100 - На западном фронте без перемен
P. 100

вызволить нас из бездны одиночества. Она дала нам равнодушие дикарей, чтобы мы могли
                наперекор всему наслаждаться каждой светлой минутой и сберегать ее про запас как средство
                защиты от натиска мертвящей пустоты. Наш суровый быт замкнут в самом себе, он протекает
                где-то на самой поверхности жизни, и лишь изредка какое-нибудь событие роняет в него
                искры. И тогда из глубины внезапно прорывается пламя неизбывной, ужасающей тоски.

                В эти опасные мгновения мы видим, что наша приспособляемость является все же чем- то
                искусственным, что это не просто спокойствие, а судорожное усилие быть спокойным.
                Внешние формы нашего бытия мало чем отличаются от образа жизни бушменов, но если
                бушмены могут жить так всю жизнь, потому что сама природа создала их такими, а
                напряжение духовных сил может привести только к тому, что они станут более развитыми
                существами, то у нас дело обстоит как раз наоборот: мы напрягаем свои внутренние силы не
                для того, чтобы совершенствоваться, а для того, чтобы спуститься на несколько ступеней
                ниже. Для них это состояние естественно, и им легко быть такими, мы же достигаем этого
                искусственно, ценой неимоверных усилий. Иной раз ночью, во сне, случается, что на нас
                нахлынут видения, и мы просыпаемся, все еще под властью их очарования, и с ужасом
                ощущаем, как непрочен тот порог, как призрачна та граница, что отделяет нас от мрака. Мы —
                маленькие язычки пламени, едва защищенные шаткими стенами от бури уничтожения и
                безумия, трепещущие под ее порывами и каждую минуту готовые угаснуть навсегда.
                Приглушенный шум боя смыкается тогда вокруг нас неумолимым кольцом, и, сжавшись в
                комочек, уйдя в себя, мы смотрим широко раскрытыми глазами в ночной мрак. Только
                дыхание спящих товарищей немного успокаивает нас, и мы начинаем ждать утра.
                Каждый день и каждый час, каждый снаряд и каждый убитый подтачивает эту непрочную
                опору, и с годами она быстро разрушается. Я замечаю, что и вокруг меня она тоже вот-вот
                готова обрушиться.

                Вот, скажем, эта глупая история с Детерингом.
                Он был одним из тех, кто всегда старался держаться особняком. Его погубила цветущая
                вишня, которую он однажды увидел в саду. Мы как раз возвращались с передовых на новые
                квартиры. Дело было на рассвете, и эта вишня неожиданно встала перед нами на повороте
                дороги возле самых бараков. Листьев на ней не было, она была вся в белой кипени цветов.

                Вечером Детеринг куда-то пропал. Наконец он вернулся в барак, держа в руке несколько веток
                с вишневым цветом. Мы стали подтрунивать над ним и спросили, уж не приглянулась ли ему
                какая-нибудь невеста и не собирается ли он на смотрины. Он ничего не ответил и лег на
                постель. Ночью я услышал, как он копошится, и мне показалось, что он увязывает свой
                мешок. Почувствовав, что дело неладно, я подошел к нему. Он сделал вид, будто ничего не
                случилось, а я сказал ему:

                —  Не делай глупостей, Детеринг.
                —  Да брось ты, мне просто что-то не спится...

                —  А зачем это ты принес цветы?
                —  Будто бы мне уж и цветов нельзя принести, — угрюмо огрызнулся Детеринг и, помолчав с
                минуту, добавил: — Дома у меня большой сад с вишнями. Как зацветут, так сверху, с сеновала,
                кажется, будто простыню расстелили, — все бело. Сейчас им как раз самая пора.

                —  Может, скоро тебе отпуск дадут. А может быть, тебя на лето откомандируют домой, — ведь
                у тебя большое хозяйство.

                Он кивает мне в ответ, но вид у него отсутствующий. Когда этих крестьян что-нибудь заденет
                за живое, на лице у них появляется какое-то странное выражение, не то как у коровы, не то
                как у тоскующего бога, что-то дурацкое, но в то же время волнующее. Чтобы отвлечь
                Детеринга от его мыслей, я прошу у него кусок хлеба. Он не колеблясь дает мне его. Это
                подозрительно, так как вообще-то он скуповат. Поэтому я не ложусь спать. Ночь проходит
                спокойно, утром он ведет себя как обычно.

                Очевидно, он заметил, что я за ним наблюдаю. Тем не менее на следующее утро его нет на
                месте.  Я  вижу  это,  но  ничего  не  говорю,  чтобы  дать  ему  выгадать  время;  может  быть,  он
                проскочит. Известно немало случаев, когда людям удавалось бежать в Голландию.

                Однако во время переклички его хватились. Через неделю мы узнали, что его задержали
                полевые жандармы, эта армейская полиция, которую все так единодушно презирают. Он
   95   96   97   98   99   100   101   102   103   104   105