Page 102 - На западном фронте без перемен
P. 102

—  Ей-богу, нет смысла застегивать штаны.
                Наша артиллерия приумолкла, — слишком мало боеприпасов, а стволы так разносились, что
                бьют очень неточно, с большим рассеиванием, и иногда снаряды залетают к нам в окопы. У
                нас мало лошадей. Наши свежие части комплектуются из малокровных, быстро
                утомляющихся мальчиков, которые не могут таскать на себе ранец, но зато умеют умирать.
                Тысячами. Они ничего не смыслят в войне, они только идут вперед и подставляют себя под
                пули. Однажды, когда они только что сошли с поезда и еще не умели укрываться, один-
                единственный вражеский летчик скосил шутки ради целых две роты этих юнцов.
                —  Скоро в Германии никого не останется, — говорит Кат.
                Мы не надеемся, что все это когда-нибудь кончится. Мы вообще не заглядываем так далеко
                вперед. Ты можешь получить пулю в лоб, — тогда конец; тебя могут ранить, — тогда
                следующий этап — лазарет. Если тебе не ампутируют руку или ногу, — тогда ты рано или
                поздно попадешься в лапы одного из тех врачей в чине капитана и с крестом за военные
                заслуги в петличке, которые говорят тебе, когда ты приходишь на комиссию: «Что, одна нога
                чуть-чуть короче? На фронте вам не придется бегать, если вы не трус!..
                Запишем: „годен"... Можете идти!»
                Кат рассказывает один из анекдотов, обошедших весь фронт от Вогезов до Фландрии, —
                анекдот о военном враче, который читает на комиссии фамилии по списку и, не глядя на
                подошедшего, говорит: «Годен. На фронте нужны солдаты». К нему подходит солдат на
                деревяшке, врач опять говорит: «Годен».

                — И тогда, — Кат возвышает голос, — солдат и говорит ему: «У меня уже есть деревянная нога,
                но если вы меня пошлете на фронт и мне оторвут голову, я закажу себе деревянную голову и
                стану врачом». Мы все глубоко удовлетворены этим ответом.

                Должно быть, бывают и хорошие врачи, мы сами видели многих, но так как каждому солдату
                приходится не один раз проходить разные осмотры, то в конце концов он все же становится
                жертвой одного из тех многочисленных «охотников за героями», которые озабочены только
                тем, чтобы в их списках стояло как можно меньше негодных и ограниченно годных. Таких
                историй рассказывают немало, и обычно в них звучит еще больше горечи, чем в этой. И все-
                таки они отнюдь не являются признаком бунтарских настроений и паникерства; истории эти
                правдивы, и они честно называют вещи своими именами: уж очень много у нас в армии
                обмана, несправедливости и подлости. Как же не удивляться тому, что, несмотря на это, во все
                более безнадежную борьбу по-прежнему вступает полк за полком, что атака следует за атакой,
                хотя линия фронта прогибается и трещит?

                Танки, бывшие когда-то предметом насмешек, стали теперь грозным оружием. Надвигаясь
                длинной цепью, закованные в броню, они кажутся нам самым наглядным воплощением
                ужасов войны.

                Орудий, обрушивающих на нас ураганный огонь, мы не видим, стрелковые цепи атакующего
                нас противника состоят из таких же людей, как мы, а эти танки страшны тем, что они —
                машины, их гусеницы бегут по замкнутому кругу, бесконечные, как война. Они — подлинные
                орудия уничтожения, эти бесчувственные чудовища, которые ныряют в воронки и снова
                вылезают из них, не зная преград, армада ревущих, изрыгающих дым броненосцев,
                неуязвимые, подминающие под себя мертвых и раненых стальные звери. Увидев их, услыхав
                тяжелую поступь этих исполинов, мы съеживаемся в комок и чувствуем, как тонка наша кожа,
                как наши руки превращаются в соломинки, а наши гранаты — в спички.

                Снаряды, облака газов и танковые дивизионы — увечье, удушье, смерть.
                Дизентерия, грипп, тиф — боли, горячка, смерть.

                Окопы, лазарет, братская могила — других возможностей нет.
                Во время одной из таких атак погибает командир нашей роты Бертинк. Это был настоящий
                фронтовик, один из тех офицеров, которые при всякой передряге всегда впереди. Он пробыл у
                нас два года и ни разу не был ранен; ясно, что в конце концов с ним что-то должно было
                случиться.
                Мы сидим в воронке, нас окружили. Вместе с пороховым дымом к нам доносится какая- то
                вонь, — не то нефть, не то керосин. Мы обнаруживаем двух солдат с огнеметом. У одного за
                спиной бак, другой держит в руках шланг, из которого вырывается пламя.
   97   98   99   100   101   102   103   104   105   106   107