Page 104 - На западном фронте без перемен

Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы
ли мы еще.

Затем в наши ямы студенистой медузой заползает удушливый и влажный зной, и в один из
этих дней позднего лета, пробираясь на кухню за обедом. Кат внезапно падает навзничь. Мы с
ним одни. Я перевязываю ему рану; у него, по-видимому, раздроблена берцовая кость. Кат в
отчаянии оттого, что ранен не в мякоть, а в кость. Он стонет:
— Перед самым концом... Как назло, перед самым концом...

Я утешаю его:
— Почем знать, сколько еще времени протянется эта заваруха! А ты пока что спасен...
Рана начинает сильно кровоточить. Я не могу оставить Ката одного, чтобы сходить за
носилками. К тому же, я не помню, чтобы здесь поблизости был какойнибудь медицинский
пункт.

Кат не очень тяжел, — я взваливаю его на спину и иду с ним назад, к перевязочному пункту.
Мы дважды останавливаемся передохнуть. Переноска причиняет ему страшную боль. Почти
все время мы молчим. Я расстегнул ворот своей куртки и часто дышу, меня бросило в пот, а
лицо у меня вздулось от напряжения. Несмотря на это, я тороплю Ката, — нужно двигаться
дальше, потому что местность здесь опасная.

— Ну как, Кат, тронемся?
— Да надо бы, Пауль.

— Тогда пошли!
Я поднимаю его с земли, он встает на здоровую ногу и держится за дерево. Затем я осторожно
подхватываю его раненую ногу, он рывком отталкивается, и теперь я забираю под мышку
колено здоровой ноги Ката.

Идти становится труднее. Порой слышится свист подлетающего снаряда. Я иду как можно
быстрее, потому что кровь из раны Ката уже капает на землю. Мы почти не можем
защищаться от разрывов, — пока мы прячемся в укрытие, снаряд уже разорвался.

Решаем выждать и ложимся в небольшую воронку. Я даю Кату хлебнуть чаю из моей фляжки.
Мы выкуриваем по сигарете.

— Да, Кат, — печально говорю я, — вот и пришлось нам все-таки расстаться.
Он молча смотрит на меня.

— А помнишь, Кат, как мы гуся реквизировали? И как ты меня спас во время той передряги?
Я тогда еще был молоденьким новобранцем, и меня в первый раз ранило. Я еще тогда плакал.
Кат, а ведь с тех пор уже три года прошло.
Кат кивает головой.

При мысли, что я останусь один, во мне поднимается страх. Когда Ката увезут в лазарет, у
меня здесь больше не останется друзей.

— Кат, нам обязательно нужно будет встретиться, если до твоего возвращения и в самом деле
заключат мир.

— А ты думаешь, что с этой вот ногой меня еще признают годным? спрашивает он с горечью.
— Ты ее не спеша подлечишь. Ведь сустав цел. Может, все еще уладится.

— Дай мне еще сигарету, — говорит он.
— Может быть, после войны мы с тобой вместе займемся каким-нибудь делом.
Мне так грустно, — я не могу себе представить, что Кат, Кат, мой друг Кат, с его покатыми
плечами и мягкими редкими усиками. Кат, которого я знаю так, как не знаю никого другого.
Кат, с которым я прошел все эти годы... Я не могу себе представить, что мне, быть может, не
суждено больше увидеться с ним.