Page 25 - Пастух и пастушка

горючку всяких видов, и возле него всегда крутился услужливый, падкий
на
дармовщину, кум-пожарник Пафнутьев. Малышев и Карышев пивали редко,
зато уж
обстоятельно. Получая свои сто граммов, они сливали их во флягу и,
накопив
литр, а то и более, дождавшись благой, затишной минуты, устраивались
на
поляне, либо в хате какой, неторопливо пили, чокаясь друг с другом, и
ударялись в воспоминания, "советовались", как объясняли они свои эти
беседы.
Потом пели - Карышев басом, Малышев дискантом:
За ле-есом солнце зы-ва-сия-а-а-ало,
Гы-де черы-най во-е-еора-а-ан про-кы-ричи-ал.
Пы-рошли часы, пы-рошли мину-уты,
Ковды-ы зы-девче-е-онкой я-а-а гуля-а-ал...
- Откель будешь, дочка? - лез с вопросами к Люсе любящий всех людей
на
свете Карышев, раскрасневшийся от выпивки.- По обличью и говору
навроде
расейская? - И Малышев собирался вступить в разговор, но взводный
упредил
его:
- Дай человеку поесть.
- Да я могу есть и говорить.- Люся радовалась, что солдаты сделались

ближе и доступней. Один лишь старшина ощупывал ее потаенным
взглядом. От
этого все понимающего, налитого тяжестью взгляда ей все больше и
больше
становилось не по себе.- Я не здешняя.
- А-а. То-то я гляжу: обличие... Не чалдонка случаем? - все больше
мягчея лицом, продолжал расспрашивать Карышев.
- Не знаю.
- Вот те раз! Безродная что ли?
- Ага.
- А-а. Тогда иное дело. Тогда конечно... Судьба, она, брат, такое может
с человеком сотворить...
Взводный души не чаял в этих двух алтайцах-кумовьях, которые
родились,
жили и работали в самой красивой на свете, по их заверению, алтайской
деревне Ключи. Не сразу понял и принял этих солдат Борис. Поначалу,
когда
пришел во взвод, казались они ему тупицами, он даже раздражался,
слушая