Page 421 - Петр Первый

заботило его, как незаживаемая язва… Но – черт с ним! – приходилось вести себя, как
прилично государю, согласно европейскому обычаю. Петр Алексеевич важно сидел на
белой лошади, – был в преображенском кафтане, в шарфе, в новой мохнатой треугольной
шляпе с кокардой, правую руку с подзорной трубой упер в бок, – смотреть отсюда, с
холма, было уже не на что, на лице выражал грозное величие… Дело было европейское:
шутка ли – штурмом взять одну из неприступнейших крепостей в свете.
Подскакивали офицеры, – Петр Алексеевич кивком подбородка указывал на Огильви, – и
рапортовали фельдмаршалу о ходе сражения… Занято столько-то улиц и площадей…
Наши ломят стеной, враг повсюду в беспорядке отступает… Наконец из разбитых ворот
Глориа выскочили и понеслись во весь лошадиный прыск три офицера… Огильви поднял
палец и сказал:
– О! Хорошие вести, я догадываюсь…

Доскакавший первым казачий хорунжий с ходу слетел с седла и, задрав черную бороду к
царю Петру, гаркнул:

– Комендант Нарвы генерал Горн отдал шпагу…
– Превосходно! – воскликнул Огильви и рукой в белой лосиной перчатке изящно указал
Петру Алексеевичу: – Ваше величество, извольте проследовать, город ваш…

Петр стремительно вошел в сводчатую рыцарскую залу в замке… Он казался выше
ростом, спина была вытянута, грудь шумно дышала… В руке – обнаженная шпага…
Взглянул бешено на Александра Даниловича, – у него на железной кирасе были вмятины
от пуль, узкое лицо осунулось, волосы потные, губы запеклись; взглянул на маленького
Репнина, сладко улыбающегося глазами-щелками; взглянул на румяного, уже успевшего
хватить чарку вина полковника Рена; взглянул на генерала Чамберса, довольного собой,
как именинник.

– Я хочу знать, – крикнул им Петр Алексеевич, – почему в старом городе до сих пор не
остановлено побоище? Почему в городе идет грабеж? – Он вытянул руку со шпагой. – Я
ударил нашего солдата… Был пьян и волок девку… – Он швырнул шпагу на стол. –
Господин бомбардир поручик Меньшиков, тебя назначаю губернатором города…
Времени даю час – остановить кровопролитие и грабеж… Ответишь не спиной, головой…

Меньшиков побледнел и тотчас вышел, волоча порванный плащ. Аникита Репнин
мягким голосом сказал:

– Неприятель-то пардон весьма поздно закричал, того для наших солдат унять трудно,
так рассердились – беда… Посланные мной офицеры их за волосы хватают,
растаскивают… А грабят в городе свои жители…

– Хватать и вешать для страха!

Петр Алексеевич сел у стола, но тотчас поднялся. Вошел Огильви, за ним двое солдат с
офицерами вели генерала Горна. Стало тихо, только медленно звякали звездчатки на
шпорах Горна. Он подошел к царю Петру, поднял голову, глядя мимо мутными глазами,
и губы его искривились усмешкой… Все видели, как сорвалась со стола, с красного
сукна, сжалась в кулак рука Петра (Огильви испуганно шагнул к нему), как
отвращением передернулись его плечи, он молчал столь долго, что все устали не
дышать…
– Не будет тебе чести от меня, – негромко проговорил Петр. – Глупец! Старый волк!
Упрямец хищный… – И метнул взор на полковника Рена. – Отведи его в тюрьму, пешим,
через весь город, дабы увидел печальное дело рук своих…