Page 417 - Петр Первый

Макарову:
– Варвар, смахни со стола эту пакость, мошкару… Вели подать вина и стул для
фельдмаршала… И еще у тебя, Макаров, привычка: слушать, дыша чесноком в лицо…
Дыши, отвернувшись…

В шатер вошел фельдмаршал Огильви, в желтом парике, в белом, обшитом золотым
галуном военном кафтане, в спущенных ниже колен мягких ботфортах. Подняв в одной
руке шляпу, в другой трость, он поклонился и тотчас выпрямился во весь большой рост.
Петр Алексеевич, не вставая, указал ему всеми растопыренными пальцами на стул:
«Садись. Как здоров?» – Шафиров, подкатившись, – со сладкой улыбкой – перевел.
Фельдмаршал, исполненный достоинства, сел, несколько развалясь и выпятя живот,
далеко отнес руку с тростью. Лицо у него было желтоватое, полное, но постное, с
тонкими губами, взгляд – ничего не скажешь – отважный.

– Прочел я твою диспозицию, – ничего, разумно, разумно. – Петр Алексеевич вытащил
из-под стола план города, развернул – тотчас на него посыпалась мошкара и караморы. –
Спорю только в одном: Нарву надо взять не в три месяца, а в три дня! (Он кивнул,
поджав губы.)
Желтое лицо фельдмаршала вытянулось, будто некто, стоявший сзади, помог ему в
этом, – рыжие брови полезли вверх под самый парик, углы рта опустились, глаза
выказали негодование.

– Ну, ну! Про три дня сказал сгоряча… Поторгуемся, сойдемся на одной недельке… Но
больше времени тебе не отпущу. – Сердитыми щелчками Петр Алексеевич стал сбивать
тварей с карты. – Места для батарей выбрал умно… Но – прости – давеча я сам приказал:
все заречные батареи повернуть против бастионов Виктория и Гонор, ибо здесь и есть
пята Ахиллесова у генерала Горна…

– Ваше величество, – вне себя воскликнул Огильви, – по диспозиции мы начинаем с
бомбардировки Иван-города и штурма оного…
– Не надо… у генерала Горна как раз вся надежда, что мы провозимся до осени с Иван-
городом. А он нам не помеха, – разве что постреляет маленько по нашим понтонам…
Далее, – умно, умно, что ты опасаешься сикурса, короля Карла… В семисотом году из-за
его сикурса я погубил армию на этих самых позициях… Ты готовишь контрсикурс, да он
– дорог и сложен, и времени на него много кладешь… А мой контрсикурс будет тот,
чтобы скорее Нарву взять… В быстроте искать победы, а не в осторожности…
Диспозиция твоя – многомудрый плод военной науки и Аристотелевой логики… А мне
Нарва нужна сейчас, как голодному краюха хлеба… Голодный не ждет…

Огильви приложил к лицу шелковый платок. Ему трудно было гоняться мыслью за
силлогизмами молодого варвара, но достоинство не позволяло согласиться без спора.
Обильный пот смочил его платок.

– Ваше величество, фортуне было угодно даровать мне счастье при взятии одиннадцати
крепостей и городов, – сказал он и бросил платок в шляпу, лежащую на ковре. – При
штурме Намюра маршал Вобан, обняв, назвал меня своим лучшим учеником и тут же на
поле, среди стонущих раненых, подарил мне табакерку. Составляя эту диспозицию, я
ничего не упустил из моего военного опыта, в ней все взвешено и размерено. Со
скромной уверенностью я утверждаю, что малейшее отклонение от моих выводов
приведет к гибельным последствиям. Да, ваше величество, я удлинил срок осады, но
единственно из того размышления, что русский солдат это пока еще не солдат, но мужик
с ружьем. У него еще нет ни малейшего понятия о порядке и дисциплине. Нужно еще
много обломать палок о его спину, чтобы заставить его повиноваться без рассуждения,
как должно солдату. Тогда я могу быть уверен, что он, по мановению моего жезла,
возьмет лестницу и под градом пуль полезет на стену…

Огильви с удовольствием слушал самого себя, как птица, прикрывая глаза веками.
Шафиров переводил на разумную русскую речь его многосложные дидактические
построения. Когда же Огильви, окончив, взглянул на Петра Алексеевича, то
несоразмерно со своим достоинством быстро подобрал ноги под стул, убрал живот и
опустил руку с тростью. Лицо Петра было страшное, – шея будто вдвое вытянулась,
вздулись свирепые желваки с боков сжатого рта, из расширенных глаз готовы были – не