Page 21 - Превращение

прежнему глядела на ноты, а потом вдруг встрепенулась и, положив инструмент на
колени матери – та все еще сидела на своем стуле, пытаясь преодолеть приступ удушья
глубокими вздохами, – побежала в смежную комнату, к которой под натиском отца
быстро приближались жильцы. Видно было, как под опытными руками сестры взлетают
и укладываются одеяла и пуховики на кроватях. Прежде чем жильцы достигли своей
комнаты, сестра кончила стелить постели и выскользнула оттуда. Отцом, видимо, снова
настолько овладело его упрямство, что он забыл о всякой почтительности, с которой как-
никак обязан был относиться к своим жильцам. Он все оттеснял и оттеснял их, покуда
уже в дверях комнаты средний жилец не топнул громко ногой и не остановил этим отца.
– Позвольте мне заявить, – сказал он, подняв руку и поискав глазами также мать и
сестру, – что ввиду мерзких порядков, царящих в этой квартире и в этой семье, – тут он
решительно плюнул на пол, – я наотрез отказываюсь от комнаты. Разумеется, я ни гроша
не заплачу и за те дни, что я здесь прожил, напротив, я еще подумаю, не предъявить ли
мне вам каких-либо претензий, смею вас заверить, вполне обоснованных.
Он умолк и пристально посмотрел вперед, словно чего-то ждал. И действительно, оба его
друга тотчас же подали голос:
– Мы тоже наотрез отказываемся.

После этого он взялся за дверную ручку и с шумом захлопнул дверь.
Отец ощупью проковылял к своему креслу и повалился в него; с первого взгляда можно
было подумать, что он расположился, как обычно, вздремнуть, но по тому, как сильно и
словно бы неудержимо качалась у него голова, видно было, что он вовсе не спал. Грегор
все время неподвижно лежал на том месте, где его застигли жильцы. Разочарованный
неудачей своего плана, а может быть, и от слабости после долгого голодания, он совсем
утратил способность двигаться. Он не сомневался, что с минуты на минуту на него
обрушится всеобщее негодование, и ждал. Его не вспугнула даже скрипка, которая,
выскользнув из дрожащих пальцев матери, упала с ее колен и издала гулкий звук.
– Дорогие родители, – сказала сестра, хлопнув, чтобы призвать к вниманию, рукою по
столу, – так жить дальше нельзя. Если вы этого, может быть, не понимаете, то я это
понимаю. Я не стану произносить при этом чудовище имя моего брата и скажу только:
мы должны попытаться избавиться от него. Мы сделали все, что было в человеческих
силах, мы ухаживали за ним и терпели его, нас, по-моему, нельзя ни в чем упрекнуть.
– Она тысячу раз права, – сказал отец тихо. Мать, которая все еще задыхалась, начала
глухо кашлять в кулак с безумным выражением глаз.
Сестра поспешила к матери и придержала ей голову ладонью. Отец, которого слова
сестры навели, казалось, на какие-то более определенные мысли, выпрямился в кресле;
он играл своей форменной фуражкой, лежавшей на столе среди все еще неубранных
после ужина тарелок, и время от времени поглядывал на притихшего Грегора.

– Мы должны попытаться избавиться от него, – сказала сестра, обращаясь только к отцу,
ибо мать ничего не слышала за своим кашлем, – оно вас обоих погубит, вот увидите. Если
так тяжело трудишься, как мы все, невмоготу еще и дома сносить эту вечную муку. Я
тоже не могу больше.
И она разразилась такими рыданиями, что ее слезы скатались на лицо матери, которое
сестра принялась вытирать машинальным движением рук.
– Дитя мое, – сочувственно и с поразительным пониманием сказал отец, – но что же нам
делать?
Сестра только пожала плечами в знак растерянности, которая – в противоположность
прежней ее решимости – овладела ею, когда она плакала.
– Если бы он понимал нас... – полувопросительно сказал отец.

Сестра, продолжая плакать, резко махнула рукой в знак того, что об этом нечего и
думать.

– Если бы он понимал нас, – повторил отец и закрыл глаза, разделяя убежденность