Page 11 - Приглашение на казнь

влез. Но, конечно, ничего не было видно, -- только жаркое небо
в тонко зачесанных сединах, оставшихся от облаков, не вынесших
синевы. Цинциннат едва мог дотянуться до решетки, за которой
покато поднимался туннель окошка с другой решеткой в конце и
световым повторением ее на облупившейся стенке каменной пади.
Там, сбоку, тем же чистым презрительным почерком, как одна из
полустертых фраз, читанных давеча, было написано: "Ничего не
видать, я пробовал тоже".
Цинциннат стоял на цыпочках, держась маленькими, совсем
белыми от напряжения руками за черные железные прутья, и
половина его лица была в солнечную решетку, и левый ус
золотился, и в зеркальных зрачках было по крохотной золотой
клетке, а внизу, сзади, из слишком больших туфель
приподнимались пятки.
-- Того и гляди свалитесь, -- сказал Родион, который уже с
полминуты стоял подле и теперь крепко сжал ножку дрогнувшего
стула. -- Ничего, ничего, держу. Можете слезать.
У Родиона были васильковые глаза и, как всегда, чудная
рыжая бородища. Это красивое русское лицо было обращено вверх к
Цинциннату, который босой подошвой на него наступил, то есть
призрак его наступил, сам же Цинциннат уже сошел со стула на
стол. Родион, обняв его как младенца, бережно снял, -- после
чего со скрипичным звуком отодвинул стол на прежнее место и
присел на него с краю, болтая той ногой, что была повыше, а
другой упираясь в пол, -- приняв фальшиво-развязную позу

оперных гуляк в сцене погребка (*4), а Цинциннат ковырял шнурок
халата, потупясь, стараясь не плакать.
Родион баритонным басом пел, играя глазами и размахивая
пустой кружкой. Эту же удалую песню певала прежде и Марфинька.
Слезы брызнули из глаз Цинцинната. На какой-то предельной ноте
Родион грохнул кружкой об стол и соскочил со стола. Дальше он
уже пел хором, хотя был один. Вдруг поднял вверх обе руки и
вышел.
Цинциннат, сидя на полу, сквозь слезы посмотрел ввысь, где
отражение решетки уже переменило место. Он попробовал -- в
сотый раз -- подвинуть стол, но, увы, ножки были от века
привинчены. Он съел винную ягоду и опять зашагал по камере.
Девятнадцать, двадцать, двадцать один. В двадцать два года
был переведен в детский сад учителем разряда Ф, и тогда же на
Марфиньке женился. Едва ли не в самый день, когда он вступил в
исполнение новых своих обязанностей (состоявших в том, чтобы
занимать хроменьких, горбатеньких, косеньких), был важным лицом
сделан на него донос второй степени. Осторожно, в виде
предположения высказывалась мысль об основной нелегальности
Цинцинната. Заодно с этим меморандумом были отцами города