Page 2 - Прощай оружие

Предисловие автора
Эта книга писалась в Париже, в Ки-Уэст, Флорида, в Пигготе, Арканзас, в Канзас-Сити,
Миссури, в Шеридане, Вайоминг; а окончательная редакция была завершена в Париже,
весной 1929 года.

Когда я писал первый вариант, в Канзас-Сити с помощью кесарева сечения родился мой
сын Патрик, а когда я работал над окончательной редакцией, в Оук-Парке, Иллинойс,
застрелился мой отец. Мне еще не было тридцати ко времени окончания этой книги, и
она вышла в свет в день биржевого краха. Мне всегда казалось, что отец поторопился,
но, может быть, он уже больше не мог терпеть. Я очень любил отца и потому не хочу
высказывать никаких суждений.

Я помню все эти события и все места, где мы жили, и что у нас было в тот год хорошего
и что было плохого. Но еще лучше я помню ту жизнь, которой я жил в книге и которую я
сам сочинял изо дня в день. Никогда еще я не был так счастлив, как сочиняя все это –
страну, и людей, и то, что с ними происходило. Каждый день я перечитывал все с самого
начала и потом писал дальше и каждый день останавливался, когда еще хорошо
писалось и когда мне было ясно, что произойдет дальше.
Меня не огорчало, что книга получается трагическая, так как я считал, что жизнь – это
вообще трагедия, исход которой предрешен. Но убедиться, что можешь сочинять, и
притом настолько правдиво, что самому приятно читать написанное и начинать с этого
каждый свой рабочий день, – было радостью, какой я никогда не знал раньше. Все
прочее пустяки по сравнению с этим.
У меня уже вышел один роман в 1926 году. Но когда я за него принимался, я совершенно
не знал, как нужно работать над романом: я писал слишком быстро и каждый день
кончал только тогда, когда мне уже нечего было больше сказать. Поэтому первый
вариант был очень плох. Я написал его за полгода, и потом мне пришлось все
переписать заново. Но, переписывая, я многому научился.
Мой издатель, Чарльз Скрибнер, который превосходно разбирается в лошадях, знает все,
что, вероятно, допустимо знать об издательском деле, и, как ни странно, кое-что
смыслит в книгах, спросил меня, как я отношусь к иллюстрациям и согласен ли я, чтобы
моя книга вышла иллюстрированным изданием. На такой вопрос нетрудно ответить:
если только художник не такой же мастер своего дела, как писатель – своего (или
лучший), ничто не может быть ужаснее для писателя, чем видеть живые в его памяти
места, людей и вещи изображенными на бумаге кем-то, кто ничего этого не знает.

Напиши я роман, действие которого происходит на Багамских островах, я хотел бы,
чтобы иллюстрации к нему сделал Уинслоу Хомер, но чтобы при этом он ничего не
иллюстрировал, а просто нарисовал бы Багамские острова и то, что он там видел. Будь я
Мопассаном (чего можно пожелать каждому, живому и мертвому), я взял бы в качестве
иллюстрации к своим книгам рисунки и картины Тулуз-Лотрека и кое-какие пленеры
Ренуара среднего периода, а нормандские пейзажи вовсе не позволил бы
иллюстрировать, потому что никакому художнику не сделать это лучше.

Можно и еще придумывать, кого бы ты хотел взять в иллюстраторы, будь ты тем или
другим писателем. Но писателей этих уже нет и этих художников тоже нет, как нет и
Макса Перкинса, и многих, умерших в прошлом году. Нынешний год хорош уже тем, что,
какие бы потери ни ждали нас в этом году, он не будет хуже, чем прошлый год, или
1944-й, или начало зимы и весна 1945-го. То были урожайные годы по части потерь.

Когда мы встречали этот год в Сан-Вэлли, Айдахо, с шампанским, купленным в
складчину, кто-то затеял игру, состоявшую в том, что нужно было проползать на спине
под натянутой веревкой или под деревянной палкой так, чтобы не коснуться ее животом,
носом, шнурами тирольской куртки или еще чем-нибудь. Я сидел в уголке с мисс Ингрид
Бергман, попивая складчинное шампанское, и я сказал ей: «Дочка, этот год будет
худшим из худших». (Эпитеты опускаются.)
Мисс Бергман спросила, почему я так думаю. Для нее пока все годы были хорошими, и
ей трудно было со мной согласиться. Я сказал, что недостаточный запас слов и плохая
дикция мешают мне объяснить подробнее, но есть много разрозненных примет, которые