Page 97 - Прощание с Матерой

непохоже было, что они причаливали; Павел пошел в рубку, и по тому, с какой
пристальностью, с каким беспокойством вытягивая шею, всматривался в темь Галкин,
надеясь что-нибудь там увидеть, понял, что они заблудились. Что ж, этого и следовало
ожидать. Умные люди в такую сгинь в дорогу, да еще по воде, ясное дело, не отправились
бы… И он, Павел, тоже как маленький: куда повели, туда и пошел, не пробовал даже
возражать. Теперь что ж, теперь крутись, пока не наткнешься на тот или другой берег.
Наверное, они все-таки проскочили Матёру выше, а потом незаметно развернулись и пошли
по течению. Наверное, так и получилось. А если так, надо, значит, брать вправо и пробовать
встретить Матёру с другой стороны, от своей Ангары. Павел неуверенно, только подавая на
совет, кивнул Галкину вправо, и тот, обрадовавшись, что не ему одному отвечать за руль, не
раздумывая, туда и повернул.
– Долго что-то, – почуяв недоброе, насторожился Воронцов, стоявший от Галкина
слева. – Где мы? Почему так долго? Остров, что ли, потеряли? А?
– Найдем, – без уверенности ответил Галкин.
От голосов встрепенулся дремавший в углу Петруха, поеживаясь от холода (был он,
как и днем, все в той же рубахе навыпуск), высунулся в дверку.
– Ого, туманчик-то! – удивился он, захлопывая дверку, и стал, согреваясь, растирать
руками грудь. – Хошь ножиком режь. Закружали, значит? Закружали, закружали… Я
говорил… – Ничего толкового Петруха не говорил, ни от чего не предостерегал, но как было
упустить случай и не намекнуть о какой-то своей, хоть и самому неведомой, правоте – и
Петруха его, конечно, не упустил. – В такой туман надо рыбой быть, чтоб не закружать.
Дела-а-а!
Проплыли еще минут пятнадцать – вдвое больше того, чем нужно, чтобы наткнуться со
своей Ангары в Матёру или Подмогу, – ничего: ни берега, ни знака какого, ни просветления,
одна вязкая и бесконечная, еще больше, чудилось, загустевшая, как студень, масса тумана.
Галкин повернул к Павлу лицо, спрашивая, что делать, куда поворачивать, и Павел в ответ
пожал плечами: не знаю.
– Глуши, – решившись, сказал он.
Галкин поднялся и заглушил двигатель. Павел вышел на борт, прислушиваясь, как
затихает шуршание воды и тумана, – самой воды уже не было видно совсем. Он взял чурбан,
на котором перед тем сидел, и кинул его вниз – там глухо и вязко плеснуло, там, значит,
была все-таки вода. Воронцов не выдержал:
– Долго мы еще тут будем возиться? Вы что – не понимаете или понимаете? Скоро
утро, надо дело делать.
– Не кричи, – оборвал его Галкин. – Тут тебе не собрание.
И Воронцов, как ни странно, сдержался и умолк, догадавшись, что приказами здесь не
поможешь. Однако «не кричи», которое обидело его, потому что он не привык к такому
обращению к себе, подвинуло его к другому решению, он потребовал от Петрухи.
– Кричи.
– Че кричи? – не понял тот.
– Что хошь кричи. Хоть караул. Есть же тут где-то живые люди или что? Может, они
услышат. Или вы все сговорились? Ну?!
Петруха не сразу, не вдруг, показав, что он подумал и согласился с Воронцовым, пошел
в нос катера, и оттуда донеслось:
– Ма-а-ать! Тетка Дарья-а-а! Где вы? Э-э-эй!
Ни звука в ответ. И смешно было надеяться, что кто-то отзовется: туман тут же, на
месте, впитывал и топил голос, выбраться из его трясины ничто не могло.
Снова завели двигатель и поплыли, правя, казалось, к наконец-то точно угаданному
берегу, не отыскав его, поворачивали к другому, потом к третьему – и ни к одному не могли
добраться. Все сгинуло в кромешной тьме тумана.
– Так нам и надо, – уже с последней, безучастной злостью, обращаясь к Воронцову,
сказал Павел. – Какого дьявола было на ночь плыть – до утра бы не подождали, что ли?