Page 90 - Разгром

неба и ярко-рыжего поля, облитого солнцем и скошенного, стлавшегося на две стороны, куда
хватал глаз. На той стороне, у вербняка, сквозь который синела полноводная речица, —
красуясь золотистыми шапками жирных стогов и скирд, виднелся ток. Там шла своя —
веселая, звучная и хлопотливая — жизнь. Как маленькие пестрые букашки, копошились
люди, летали снопы, сухо и четко стучала машина, из куржавого облака блесткой половы и
пыли вырывались возбужденные голоса, сыпался мелкий бисер тонкого девичьего хохота. За
рекой, подпирая небо, врастая отрогами в желтокудрые забоки, синели хребты, и через их
острые гребни лилась в долину прозрачная пена бело-розовых облаков, соленых от моря,
пузырчатых и кипучих, как парное молоко.
Левинсон обвел молчаливым, влажным еще взглядом это просторное небо и землю,
сулившую хлеб и отдых, этих далеких людей на току, которых он должен будет сделать
вскоре такими же своими, близкими людьми, какими были те восемнадцать, что молча ехали
следом, — и перестал плакать; нужно было жить и исполнять свои обязанности.

1925 — 1926