Page 178 - Хождение по мукам. Сёстры

ко всему, с чем связана эта война, – к государству, к России. Солдаты уверены, что стоит
крикнуть: «мир», – в тот же самый день войне конец… И не хотим замиряться только мы
– господа… Понимаете, – солдат плюнул на то место, где его обманывали три года,
бросил винтовку, и заставить его воевать больше нельзя… К осени, когда хлынут все
десять миллионов… Россия перестанет существовать как суверенное государство…

Он стиснул челюсти так, что надулись желваки на скулах. Все молчали. Он продолжал
глухим голосом:

– Я везу план военному министру. Несколько господ генералов составили план спасения
фронта… Оригинально… Во всяком случае, союзникам нельзя будет упрекнуть наших
генералов в отсутствии желания воевать. План такой: объявить полную демобилизацию в
быстрые сроки, то есть организовать бегство и тем спасти железные дороги,
артиллерию, огневые и продовольственные запасы. Твердо заявить нашим союзникам,
что мы войны не прекращаем. В то же время выставить в бассейне Волги заграждение из
верных частей – таковые найдутся; в Заволжье начать формирование совершенно новой
армии, ядро которой должно быть из добровольческих частей; поддерживать и
формировать одновременно партизанские отряды… Опираясь на уральские заводы, на
сибирский уголь и хлеб, начать войну заново…

– Открыть фронт немцам… Отдать родину на разграбление! – крикнул Телегин.
– Родины у нас с вами больше нет, – есть место, где была наша родина. – Рощин стиснул
руки, лежащие на скатерти. – Великая Россия перестала существовать с той минуты,
когда народ бросил оружие… Как вы не хотите понять, что уже началось… Николай-
угодник вам теперь поможет? – так ему и молиться забыли… Великая Россия теперь –
навоз под пашню… Все надо – заново: войско, государство, душу надо другую втиснуть в
нас…

Он сильно втянул воздух сквозь ноздри, упал головой в руки на стол и глухо, собачьим,
грудным голосом заплакал…

В этот вечер Катя не пошла ночевать домой, – Даша положила ее с собой в одну постель;
Ивану Ильичу постлали в кабинете; Рощин, после тяжелой для всех сцены, ушел на
балкон, промок и, вернувшись в столовую, просил простить его; действительно, самое
разумное было лечь спать. И он заснул, едва успев раздеться. Когда Иван Ильич на
цыпочках зашел потушить у него лампу, Рощин спал на спине, положив на грудь руки,
ладонь на ладонь; это худое лицо с крепко зажмуренными глазами, с морщинами, резко
проступавшими от синеватого рассвета, было как у человека, преодолевающего боль.

Катя и Даша, лежа под одним одеялом, долго разговаривали шепотом. Даша время от
времени прислушивалась. Иван Ильич все еще не мог угомониться у себя в кабинете.
Даша сказала: «Вот, все ходит, а в семь часов надо на завод…» Она вылезла из-под
одеяла и босиком побежала к мужу. Иван Ильич, в одних панталонах со спущенными
помочами, сидел на постланном диване и читал огромную книгу, держа ее на коленях.

– Ты еще не спишь? – спросил он, блестящими и невидящими глазами взглянул на
Дашу. – Сядь… Я нашел… ты послушай… – Он перевернул страницу и вполголоса стал
читать: – «Триста лет тому назад ветер вольно гулял по лесам и степным равнинам, по
огромному кладбищу, называвшемуся русской землей. Там были обгоревшие стены
городов, пепел на местах селений, кресты и кости у заросших травою дорог, стаи
воронов да волчий вой по ночам. Кое-где еще по лесным тропам пробирались последние
шайки шишей, давно уже пропивших награбленные за десять лет боярские шубы,
драгоценные чаши, жемчужные оклады с икон. Теперь все было выграблено, вычищено
на Руси.
Опустошена и безлюдна была Россия. Даже крымские татары не выбегали больше на
Дикую степь – грабить было нечего. За десять лет Великой Смуты самозванцы, воры и
польские наездники прошли саблей и огнем из края в край всю русскую землю. Был
страшный голод, – люди ели конский навоз и солонину из человеческого мяса. Ходила
черная язва. Остатки народа разбредались на север к Белому морю, на Урал, в Сибирь.
В эти тяжкие дни к обугленным стенам Москвы, начисто разоренной и опустошенной и с