Page 123 - Рассказы
P. 123

научиться  на  аккордеоне или  не отдать  сельсоветским  эти  несчастные  две  сотки  земли.  И
               своего  добивался.  Так  и  тут,  с  этим  двигателем:  Моня  перестал  видеть  и  понимать  все
               вокруг, весь отдался великой изобретательской задаче. Что бы он ни делал – ехал на машине,
               ужинал,  смотрел  телевизор  –  все  мысли  о  двигателе.  Он  набросал  уже  около  десятка
               вариантов двигателя, но сам же и браковал их один за одним. Мысль работала судорожно.
               Моня вскакивал ночами, чертил какое-нибудь очередное колесо… В своих догадках он все
               время  топтался  вокруг  колеса,  сразу  с  колеса  начал  и  продолжал  искать  новые  и  новые
               способы – как заставить колесо постоянно вертеться.
                     И  наконец  способ  был  найден.  Вот  он:  берется  колесо,  например  велосипедное,
               закрепляется на вертикальной оси. К ободу колесо жестко крепится в наклонном положении
               (под  углом  в  45 градусов  к  плоскости  колеса,  желоб  –  так,  чтоб по желобу  свободно  мог
               скользить  какой-нибудь  груз,  допустим,  килограммовая  гирька).  Теперь,  если  к  оси,  на
               которой  закреплено  колесо,  жестко  же  прикрепить  (приварить)  железный  стерженек  так,
               чтобы  свободный  конец  этого  стерженька  проходил  над  желобом,  где  скользит груз…  То
               есть  если  груз,  стремясь  вниз  по  желобу,  упрется  в  этот  стерженек,  то  он  же  будет  его
               толкать,  ну,  не  толкать  –  давить на  него  будет,  на  стерженек-то!  А  стерженек  соединен  с
               осью, ось закрутится – закрутится и колесо. Таким образом, колесо само себя будет крутить.
                     Моня придумал это ночью… Вскочил, начертил колесо, желоб, стерженек, грузик… И
               даже не испытал особой радости, только удивился: чего же они столько времени головы-то
               ломали! Он походил по горнице в трусах, глубоко гордый и спокойный, сел на подоконник,
               закурил.  В  окно  дул  с  улицы  жаркий  ветер,  качались  и  шумели  молодые  березки  возле
               штакетника:  пахло  пылью.  Моня  мысленно  вообразил  вдруг  огромнейший  простор  своей
               родины, России,как бесконечную равнину, и увидел себя на той равнине – идет спокойно по
               дороге, руки в карманах, поглядывает вокруг… И в такой ходьбе  – ничего больше, идет, и
               все,– почудилось Моне некое собственное величие. Вот так пройдет человек по земле – без
               крика,  без  возгласов,–  поглядит  на  все  тут  –  и  уйдет.  А  потом  хватятся:  кто  был-то!  Кто
               был-то! Кто был… Кто был… Моня еще походил по горнице… Если бы он был не в трусах,
               а в брюках, то уже теперь сунул бы руки в карманы и так походил бы  – хотелось, Но лень
               было  надевать  брюки,  не  лень,  а  совестно  суетиться.  Покой,  могучий  покой  объял  душу
               Мони. Он лег на кровать, но до утра не заснул. Двигатель свой он больше не трогал – там все
               ясно, а лежал поверх одеяла, смотрел через окно на звезды. Ветер горячий к утру поослаб,
               было  тепло,  но  не  душно.  Густое  небо  стало  бледнеть,  стало  как  ситчик  голубенький,
               застиранный… И та особенная тишина, рассветная, пугливая, невечная, прилегла под окно.
               И  скоро  ее  вспугнули,  эту  тишину,–  скрипнули  недалеко  воротца,  потом  звякнула  цепь  у
               колодца,  потом  с  визгом  раскрутился  колодезный  вал…  Люди  начали  вставать.  Моня  все
               лежал на кровати и смотрел в окно. Ничего вроде не изменилось, но какая желанная, дорогая
               сделалась  жизнь.  Ах,  черт  возьми,  как, оказывается, не замечаешь,  что  все  тут  прекрасно,
               просто, бесконечно дорого. Еще полежал Моня с полчаса и тоже поднялся: хоть и рано, но
               все равно уже теперь не заснуть.
                     Подсел  к  столу,  просмотрел  свой  чертежик…  Странно,  что  он  не  волновался  и  не
               радовался.  Покой  все  пребывал  в  душе.  Моня  закурил,  откинулся  на  спинку  стула  и  стал
               ковырять  спичкой  в  зубах  –  просто  так,  нарочно,  чтобы  ничтожным  этим  действием
               подчеркнуть  огромность  того,  что  случилось  ночью  и  что  лежало  теперь  на  столе  в  виде
               маленьких  рисунков.  И  Моня  испытал  удовольствие:  на  столе  лежит  чертеж  вечного
               двигателя, а он ковыряется в зубах. Вот так вот, дорогие товарищи!.. Вольно вам в жарких
               перинах трудиться на заре с женами, вольно сопеть и блаженствовать  – кургузые. Еще и с
               довольным  видом  будут  ходить потом  днем, будут  делать  какие-нибудь  маленькие  дела  и
               при  этом  морщить  лоб  –  как  если  бы  они  думали.  Ой-ля-ля!  Даже  и  думать  умеете?!
               Гляди-ка. Впрочем, что же: выдумали же, например, рукомойник. Ведь это же какую голову
               надо  иметь,  чтобы…  Ах,  люди,  люди.  Моня  усмехнулся  и  пошел  к  человеческому
               изобретению – к рукомойнику – умываться.
                     И все утро потом Моня пробыл в этом насмешливом настроении. Бабка заметила, что
   118   119   120   121   122   123   124   125   126   127   128