Page 118 - Рассказы

Спирька вскинул ружье.
Сергей Юрьевич мертвенно побледнел…
И тут вдруг закричала Ирина Ивановна, да так ужасно, так громко, неистово,
требовательно, так не похоже на себя – такую маленькую, умненькую, с теплыми мягкими
губами – как-то уж совсем нечеловечески горько, отчаянно. И свалилась с кровати, и
поползла, протягивая руки…
– Не надо! О-о-о-й! Не надо! О-о-й!.. – И хотела схватить за ружье -на коленях –
хотела…
Тут Сергей Юрьевич прыгнул на Спирьку, широко расставив руки, И получил удар
прикладом в грудь, и свалился.
– Родно-ой!.. Не надо! – выла маленькая женщина. Похоже, что она забыла имя
Спирьки.– О-о-й!..
В избе, за дверью, всполошились старики, тоже заорали.
– Не надо!! – кричала женщина, и мотала головой, и все хотела обнять его ног и
ползала без трусов – рубашка сбилась ей на спину, она не замечала того – в хотела поймать
ноги Спирьки.
Спирька растерялся, отпинывал женщину… И как-то ясно вдруг понял: если сейчас
выстрелит, то выстрел этот потом ни замолить, ни залить вином нельзя будет. Если бы она
хоть не так выла!.. Сколько, однако, силы в ней!
– Мать вашу!..– заругался Спирька.
Вышел из горницы и пошагал прочь от темного дома. Он как-то сразу вдруг очень
устал. Вспомнилась мать, и он побежал, чтоб убежать от этой мысли – о матери. От всяких
мыслей, Вспомнилась еще Ирина Ивановна, голенькая, и жалость и любовь к ней обожгли
сердце. И легко на минуту стало – что не натворил беды. Господи, как ревела!.. А как бы она
потом убивалась над покойным мужем! И опять – мать… Вот кто взвоет-то! Спирька
побежал скорее. Прибежал на кладбище, сел на землю. Темно было, Он приладил стволы к
сердцу… Дотянулся до курков, Подумал: "Ну!.. Все?!" Пальцы нащупали две холодные
тоненькие скобочки…
"Счас толканет",– опять подумал. И вдруг ясно увидел, как лежит он, с развороченной
грудью, раскинув руки, глядя пустыми глазами в ясное утреннее небо… Взойдет солнце, и
над ним, холодным, зажужжат синие мухи, толстые, жадные. Потом сбегутся всей деревней
– смотреть. Кто-нибудь скажет: "Надо прикрыть, что ли". Как… Тьфу! Спирька содрогнулся.
Сел. "Погоди-ка, милок, погоди. Стой, фраер, не суетись! Я тебя спрашиваю: в чем дело?
Господи! – отметелили. Тебя что, никогда не били? В чем же дело?!"
– В чем дело? – спросил вслух Спирька.– А? – Брезгливо, с опаской отстранил от себя
стволы, перехватил ружье, осторожно спустил курки. Глубоко и радостно вздохнул. И
заговорил громко, дурашливо, испытывая большое облегчение и радость: – В чем дело,
Спиря? А? А-я-я-я-яй! Как же так? Побили мальчика? Побили… Больно, да? Хотел себе в
лобик – пук!.. Ну и фраер! – Спирька даже засмеялся и схватился за губу: губы треснули от
учителева рычага, стало больно, когда засмеялся.– Что ты? Что ты? Что ты? (Разбитый рот
выговаривал: "фто ты? фто ты?") Разве так можно? А-я-я-я-яй! Нехорофо. Ну, побили… а ты
сразу… стреляться, О-о!
Спирька лег спиной на прохладную землю, раскинул руки… Вот так он завтра лежал
бы. Там, где сейчас стучит сердце – Спирька приложил ладонь к груди,– здесь была бы
рваная дыра от двух зарядов – больше шапки. Может, загорелся бы, и истлели бы пиджак и
рубаха. Голый лежал бы… О, курва, смотреть же противно! Спирька сел, закурил, с
наслаждением затянулся. Так торопился засадить в себя эти два заряда, что и покурить
напоследок не догадался. Даже те, кого расстреливают, Спирька слышал, просят покурить в
последний раз. Вспомнилась маленькая девочка, племянница Спирьки: когда она чувствует,
что отцу надоело уже возить ее на горбу, она смешно-просительно морщит мордочку и
говорит: "Посений язок! Ну посений язочек!" Спирька засмеялся, вспомнив девочку. Опять
лег, курил, смотрел на звезды; и показалось, что они чуть звенят в дрожи – тонким-тонким