Page 145 - Рассказы

Солнце поднялось в ладонь уже; припоздал.
Наскоро перекусив малосольным огурцом с хлебом, старик отбил литовку, повжикал
камешком по жалу.
Нет милее работы – косьбы. И еще: старик любил косить один. Чего только не
передумаешь за день!
Сочно, просвистывая, сечет коса; вздрагивает, никнет трава. Впереди шагах в трех
подняла голову змея… И потекла в траве, поблескивая гибким омерзительным телом своим.
Опять воспоминание: раз, парнишкой еще, ехал он на коне хорошей рысью. Внезапно,
почуяв или увидев змею, конь прыгнул вбок. Анисимки как век не было на коне – упал. И
прямо задницей на нее, на змею. Неделю потом поносило ("гвоздем летело").
Память все же выталкивает и выталкивает из глубины прожитой жизни светлые, милые
сердцу далекие дни. Так в мутной, стоялой воде тихого озера бьют со дна чистые родники.
Вот, змеи… Был тогда на деревне дед Куделька. Он говорил ребятишкам, что за каждую
убитую змею – сорок грехов долой. А если змею бросить в огонь, то можно увидеть на
брюхе ее ножки – много-много. И ребятня азартно снимала с себя грехи. И жгли змей, и
правда, когда она прыгала в костре, на брюхе у нее что-то такое мелькало – белое, мелкое и
много. Ребятишки орали: "Видишь! Вон они!" Все видели ножки.
До обеда, как трава совсем обсохла, старик косил. Солнце поджигало; на голову точно
горячий блин положили.
– Слава богу! – сказал старик, глядя на выкошенную плешину: отхватил изрядно. На
душе было радостно.
Он пошел в шалашик, который сделал себе загодя, когда приходил проведать травы.
Теперь можно хорошо, не торопясь поесть.
В шалаше теплый резкий дух вялой травы. Звенит где-то крохотная пронзительная
мушка; горячую тишину наполняет неутомимый, ровный, сухой стрекот кузнечиков. Да с
неба еще льются и скользят серебряные жаворонки-сверлышки,
Хорошо! Господи, как хорошо!.. Редко бывает человеку хорошо, чтобы он знал:
вот-хорошо. Это когда нам плохо, мы думаем: "А где-то кому-то хорошо". А когда нам
хорошо, мы не думаем: "А где-то кому-то плохо". Хорошо нам, и все.
Старик расстелил на траве стираную тряпочку, разложил огурцы, хлеб, батунок
мытый… Пошел к ключу: там в воде стояла бутылка молока, накрепко закупоренная
тряпочной пробкой. Склонился к ручью, оперся руками в сырой податливый бережок, долго,
без жадности пил. Видел, как по ржавому дну гоняются друг за другом крохотные светлые
песчинки.
"Как живые",– подумал старик. С трудом поднялся, взял бутылку и пошел к шалашу. А
там, у шалашика, сидят на пеньке старик в шляпе и с палочкой. Покуривает,
– Доброго здоровья,– приветствовал старик в шляпе.– Увидел – человек, присел
отдохнуть. Возражений нет?
– Чево ж? – сказал Анисим.– Давай сюда, тут все же маленько не так жарит.
– Жарко, да.– Старик в шляпе вошел тоже в шалашик, сел на траву.Жарковато.
"В добрых штанах-то… зеленые будут", – подумал Анисим.
– Хошь, садись со мной? – пригласил он.
– Спасибо, я поел недавно.– Старик в шляпе внимательно смотрел на Анисима, так что
тому даже не по себе стало.– Косишь?
– Надо. Нездешний, видно?
– Здешний.
Анисим глянул на гостя и ничего не сказал.
– Не похож?
– Пошто? Теперь всякие бывают.– Анисим захрумкал огурцом… И уловил взгляд
гостя: тот смотрел на нехитрую крестьянскую снедь на тряпочке. "Хочет, наверно".
– Подсаживайся,– еще раз сказал он,
– Ешь, тебе еще полдня работать. Робить.