Page 147 - Рассказы
P. 147

шныряя в кустах, птахи; роняли на теплую грудь земли свои нескончаемые трели хохлатые
               умельцы.
                     По высокой травинке у входа в шалаш взбиралась вверх божья коровка. Лезла упорно,
               бесстрашно… Старики загляделись на нее. Коровка долезла до самого верха, покачалась на
               макушке, расправила крылышки и полетела как-то боком над травами,
                     – Вот  и  прожили  мы  свою  жизнь,–  негромко  сказал  городской  старик.  Анисим
               вздрогнул: до странного показалась знакомой эта фраза. Не фраза сама, а то, как она была
               сказана:  так  говорил  отец,  когда  задумывался,с  еле  уловимой  усмешкой,  с  легким
               удивлением. Дальше он еще сказал бы: "Мать твою так-то", Ласково.
                     – Не грустно, земляк?
                     – Грусти не грусти – што толку?
                     – Што-то должно помогать человеку в такое время?
                     – У тебя болит, што ль, чего?
                     – Душа. Немного. Жалко… не нажился, не устал. Не готов, так сказать.
                     – Хэх!.. Да разве ж когда наживесся? Кому охота в ее, матушку, ложиться.
                     – Есть же самоубийцы…
                     – Это хворые. Бывает: надорвется человек, с виду вроде ничего ишо, а снутри не жилец.
               Пристал.
                     – И  не  додумал  чего-то…  А  сам  понимаю,  глупо:  что  отпущено  было,  давно  все
               додумал. – Городской помолчал. – Жалко покоя вот этого… Суетился много. Но место надо
               уступать. А?
                     – Надо. Хэх!.. Надо.
                     – А так бы и пристроился где-нибудь, чтоб и забыли про тебя, и так бы лет двести! А? –
               Старик засмеялся весело. Что-то опять до беспокойства знакомое проскользнуло в нем  – в
               смехе.– Чтоб так и осталось все. А?
                     – Надоест, поди.
                     – Да вот все никак не надоест!
                     – А  ты  зараньше  не  думай  про  ее  –  не  будешь  страшиться.  А  придет  –  ну  придет…
               Сколько там похвораешь! В неделю люди сворачиваются,
                     – Да.
                     – Ты  вот  вперед  загадываешь,  а  я  беспречь  назад  оглядываюсь  –  тоже  плохо.
               Расстройство одно.
                     – Вспоминаешь?
                     – Но.
                     – Это хорошо.
                     – Хорошо, а все душу тревожишь. Зачем?
                     – Нет, это хорошо. Что же вспоминается? Детство?
                     – Больше – детство.
                     – Расскажи чего-нибудь! Хулиганили?
                     – Брат у меня был, Гринька,– тот прокуда был.– Анисим улыбнулся, вспомнив.– Откуда
               чево бралось!.. И на войне-то, наверно, вперед других выскочил…
                     – Что  же  он  вытворял? –  живо  заинтересовался  городской  старик.Расскажи-ка..,
               Пожалуйста, пока отдыхаешь.
                     – Хэх!.. –  Анисим покачал  головой, долго молчал. –  Шельма был…  Один раз поймал
               нас у себя в огороде сосед наш, Егор Чалышев, ну, выпорол. За дело, конечно: не пакости.
               Арбузишки-то зеленые ишо, мы их больше портили, чем ели. Ночью-то не видно: об коленку
               ево  –  куснешь,  зеленый  –  в  сторону.  Да.  Выпорол  с  сердцем.  Потом  ишо  отец  добавил.
               Гриньку  злость  взяла.  И  чево  придумал:  взял  пузырь  свинячий  –  свинью  тогда  как  раз
               резали, – растер ево в золе… Знаешь, как пузыри-то делают?
                     – Знаю.
                     – Вот. Высушил, надул, нарисовал на ем морду страшенную… – Анисим засмеялся. –
               Где  он  такую  харю  видал?..  Ну,  дождались  мы  ночи,  подкрались  тихонько  к  Егору  на
   142   143   144   145   146   147   148   149   150   151   152