Page 150 - Рассказы

– Фиер цванцихь – сорок два.
Кольке дают туфли (он в тапочках), и Колька пляшет… Пляшет он красиво, с
остервенением. Враз становится серьезным, несколько даже торжественным… Трехрядка
прикипает к рукам, в меру помогает цыганочке, где надо молчит, работают ноги. Работают
четко, точно, сухо пощелкивают об асфальт носочки – каблучки, каблучки – носочки…
Опять взвякивает гармонь, и треплется по вспотевшему лбу Кольки льняной мягкий
чубарик. Молчат вокруг, будто догадываются: парень выплясывает какую-то свою
затаенную горькую боль. В окне на третьем этаже отодвигается край дорогой шторы – Валя
смотрит на своего "шута". Она тоже серьезна. Она тоже в плену исступленной, злой
цыганочки. Три года назад этой самой цыганочкой Колька "обаял" гордую Валю, больше
гордую, чем… Словом, в такие минуты она любит мужа.
Познакомился сибиряк Колька с Валюшей самым идиотским способом – заочно.
Служил вместе с ее братом в армии, тот показал фотографию сестры… Сразу несколько
солдатских сердец взволновалось – Валя была красивая. Запросили адрес, но брат Валин дал
адрес только лучшему своему корешу – Кольке. Колька отправил в Москву свою
фотографию и с фотографией – много "разных слов". Валя ответила… Завязалась переписка.
Коля был старше Валиного брата на год, демобилизовался раньше, поехал в Москву один.
Собралась вся Валина родня – смотреть Кольку. И всем Колька понравился, и Вале тоже.
Смущало, что у солдатика пока что одна душа да чубчик, больше ничего нет, а главное,
никакой специальности. Но решили, что это дело наживное. Так Коля стал москвичом, даже
домой не доехал, к матери,
Стали они с Валюшей жить-поживать, и потихоньку до них стало доходить, что они
напрочь чужие друг другу люди. Но было поздно: через год у них народилась дочка Нина,
хорошенькая, круглолицая, беленькая… Колька понял, что он тут сел намертво. Им сообща –
родней – купили двухкомнатную кооперативную квартиру (родные Вали все потомственные
портные, и Валя тоже классная портниха). Колька много раз менял место работы, но везде –
сто, от силы сто двадцать рублей. А Валя имела до трехсот чистыми. Она работала
телеграфисткой: сутки работает, двое дома – шьет.
Горе началось с того, что Колька скоро обнаружил у жены огромную, удивительную
жадность к деньгам. Он попытался было воздействовать на нее, что нельзя же так-то уж, но
получил железный отпор.
– У нас в деревне и то бабы не такие жадные…
– Заткнись со своей деревней,– посоветовала Валя.– Ехай туда, кому ты здесь нужен!
"Ну и влип… – терзался изумленный Колька. – Как влип!"
Он был парень не промах, хоть и "деревня", сроду не чаял и не гадал, что судьба
изобразит ему такую колоссальную фигу. В армии он много думал о том, как он будет жить
после демобилизации: во-первых, закончит десятилетку в вечерней школе (у него было
девять классов), во-вторых… И в-третьих, и в-четвертых – все накрылось. Первый год он
мыкался в поисках подходящей работы – сам того не сознавая, он, оказывается, искал
работу, которая бы подходила не ему самому, а жене Вале,– таковой не подыскал, махнул
рукой, остался грузчиком в торговой сети. Потом родилась дочка, и все свободное время он
должен был отдавать ей, так как скупая Валя не наняла старушку, которая бы хоть гуляла с
девочкой. Сама же шила, шила, шила. Десятилетка Колькина лопнула. Колька вечером сажал
дочку на скамеечку во дворе и играл ей на гармошке и пел кривляясь:

Моя мечта не струйка дыма,
Что тает вдруг в сиянье дня;
Но вы прошли с улыбкой мимо
И не заметили меня.

Дочка смеялась, а Кильке впору было заплакать злыми, бессильными слезами. Он бы и
уехал в деревню, но как подумает, что тогда он лишится дочери, так… Нет, это было выше