Page 36 - Рассказы

– Значит, будет так: помер. Ну, обмыли – то-се, лежу в горнице, руки вот так…–
Рассказчик показал, как будут руки. Он говорил спокойно, в маленьких умных глазах его
мерцала веселинка.– Жена плачет, детишки тоже… Люди стоят. Ты, например, стоишь и
думаешь: "Интересно, позовут на поминки или нет?"
– Ну, слушай! – обиделся смуглый.– Чего уж так?
– Я в шутку,– сказал рассказчик. И продолжал опять серьезно: – Ты будешь стоять и
думать: "Чего это Колька загнулся? Когда-нибудь и я тоже так…"
– Так все думают.
– Жена будет причитать: "Да родимый ты наш, да на кого же ты нас оставил?! Да
ненаглядный ты наш, да сокол ты наш ясный". Сроду таких слов не говорят, а как помрет
человек, так начинают: "сокол", "голубь".,, Почему так?
– Ну, напоследок-то не жалко. А еще приговаривают: "ноженьки", "рученьки",
"головушка". "Ох, да отходил ты своими ноженьками по этой горенке". А у кого есть сорок
пятый размер – тоже ноженьки!
– Это потому, что в этот момент жалко. Кого жалеют, тот кажется маленьким.
– Ну а дальше?
– Дальше понесли хоронить. Оркестр в городе наняли за шестьдесят рублей. Тут,
значит, скинутся: тридцать рублей сама заплатит, тридцать – с моих выжмет, А на кой он
мне черт нужен, оркестр? Я же его все равно не слышу.
– Друг перед другом выхваляются. Одни схоронили с оркестром, другие, глядя на них,
тоже. Лучше бы эти деньги на поминки пустить…
– Во, я и говорю: кто про что, а ты про поминки.– Рассказчик засмеялся негромко.
Молодой не засмеялся.
– Но когда сядут и хорошо помянут – поговорят про покойного, повспоминают – это же
дороже, чем один раз пройдут поиграют. Ну и что поиграли? Ты же сам говоришь: "На кой
он мне?"
– Тут дело не в покойнике, а в живых. Им же тоже надо показать, что они… уважали
покойного, ценили. Значит, им никаких денег не жалко…
– Не жалко! Что, у твоей жены шестидесяти рублей не найдется?
– Найдется. Ну и что?
– Чего же она будет с твоей родни тридцать рублей выжимать на оркестр? Заплати
сама, и все, раз уважаешь. Чего тут скидываться-то?
– Я же не скажу ей из гроба: "Заплати сама!"
– Из гроба… Они при живых-то что хотят, то и делают. Власть дали! Моей девчонке
надо глаза закапывать, глаза что-то разболелись… Ну, та плачет, конечно, когда ей капают,–
больно. А моя дура орет на нее. Я осадил разок, она на меня, А у меня вся душа
переворачивается, когда девчонка плачет, я не могу.
– Но капать-то надо.
– Да капать-то капай, зачем ругаться-то на нее? Ей и так больно, а эта орет стоит "не
плачь!". Как же не плакать?
– Да…– Николаю, рассказчику, охота дальше рассказывать, как его будут хоронить.–
Ну, слушай. Принесли на могилки, ямка уже готова…
– Ямку-то я копать буду. Я всем копаю.
– Наверно…
– Я Стародубову Ефиму копал… Да не просто одну могилку, а сбоку еще для старухи
его подкапывал. А они меня даже на поминки не позвали. Главное, я же сам напросился
копать-то: я любил старика. И не позвали. Понял?
– Ну, они издалека приехали, сын-то с дочерью, чего они тут знают: кто копал, кто не
копал…
– Те не знали, а что, некому подсказать было? Старуха знала… Нет, это уж такие люди.
Два рубля суют мне… Хотел матом послать, но, думаю, горе у людей…
– А кто совал-то?