Page 32 - Рассказы

– Я.
– Пришел?
– Ага.
– Ничего, Кирька..,– Ефим жадно дышал.– Я потом с тобой потолкую… Конечно,
жалко малость…
– Ничего, Лежи, Ефим.
Врач ничего не понял из этого странного разговора. Он решил, что Ефим опять бредит,
и сделал знак Кирьке, чтобы тот ушел: больной волновался.
Кирькина голова исчезла.
Ночь кончалась. Заревая сторона неба нахмурилась тучами. Повеяло затхлым теплом
болотистых низин – собирался дождь.
Где-то прогудела машина; несколько кобелей-цепняков простуженно забухали в
рассветную ттишину.
Над Ефимом склонились врач и дочь.
– Все? – спросил Ефим одними губами.
У женщины запрыгал подбородок. Врач воскликнул:
– Что это вы, Ефим Назарыч! Глупости какие…
– Открой окно.
– Оно открыто.
– Тяжко… Нина, дочка… ребятешек… м-м…-Ефим повел потускневший взгляд в
сторону, потянулся под одеялом… Лицо покрылось мучнистой бледностью. Он
закашлялся… Изо рта на подушку протянулся тонкий ручеек сукровицы. Последним
усилием рванулся он с койки… сел.
Доктор и дочь подхватили его.
В горле у Ефима кипело. Он хотел что-то сказать, но только мычал. Он плохо держал
голову… пачкал белый халат дочери теплой кровью и мычал – хотел что-то сказать.
– Что, Ефим, плохо? – с искренней участливостью спросил вдруг посторонний голос –
это Кирька опять стоял у окна. Ему никто не ответил. Его даже, наверно, не услышали.
Ефим сразу отяжелел в руках дочери, обвис… Его бережно положили на койку. Стало
тихо.
Женщина окаменела у койки. Смотрела на отца большими глазами. В стекла окон
сыпанули первые крупные капли дождя; деревья в больничном саду встрепенулись, закачали
ветвями, зашумели.
Порывом ветра в окно палаты закинуло клочок бумаги; он упал к ногам женщины, тихо
шаркнув по полу. Она вздрогнула, опустилась перед отцом на колени… Кирька медленно
пошел прочь от больницы. Шапку забыл надеть – нес в руках. Теплый обильный дождь
полоскал голову, стекал по лицу, по шее, за ворот, барабанил по полушубку. Это был
желанный дождь – первый в этом году,
Шел Кирька и грустно смотрел в землю. Жалко было Ефима Бедарева. Сейчас он даже
не хотел понять: почему жалко? Грустно было и жалко, и все.
Дождь шумел, отплясывал на дороге тысячью длинных сверкающих ножек. Кипело,
булькало в канавках и в лужицах… Хлюпало.

Горе

Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно. Особенно почему-то
ночами. Луна светит тихо. Неспокойно на душе, томительно. И думается в такие огромные,
светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко. Это даже – не думается, что-то другое:
чудится, ждется, что ли. Притаишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах,– сердце
замирает от необъяснимой тайной радости. Жалко, мало у нас в жизни таких ночей.
Одна такая ночь запомнилась мне на всю жизнь.
Было мне лет двенадцать. Сидел я в огороде, обхватив руками колени, упорно, до слез