Page 440 - Тихий Дон

большого чувства.
Иссякли дни отпуска, оставляя в сознании невыбродивший осадок. Добровольческая
армия, пополненная и отдохнувшая, готовилась наносить удары, центробежные силы влекли
ее на Кубань. Вскоре Горчаков и Листницкий покинули Новочеркасск.
Ольга провожала их. Черное шелковое платье подчеркивало ее неяркую красоту. Она
улыбалась заплаканными глазами, некрасиво опухшие губы придавали ее лицу
волнующе-трогательное, детское выражение. Такой она и запечатлелась в памяти
Листницкого. И он долго и бережно хранил в воспоминаниях, среди крови и грязи
пережитого, ее светлый немеркнущий образ, облекая его ореолом недосягаемости и
поклонения.
В июне Добровольческая армия уже втянулась в бои. В первом же бою ротмистру
Горчакову осколком трехдюймового снаряда разворотило внутренности. Его выволокли из
цепи. Час спустя он, лежа на фурманке, истекая кровью и мочой, говорил Листницкому:
— Я не думаю, что умру… Мне вот сейчас операцию сделают… Хлороформу, говорят,
нет… Не стоит умирать. Как ты думаешь?.. Но на всякий случай… Находясь в твердом уме и
так далее… Евгений, не оставь Лелю… Ни у меня, ни у нее родных нет. Ты — честный и
славный. Женись на ней… Не хочешь?..
Он смотрел на Евгения с мольбой и ненавистью, щеки его, синевшие небритой
порослью, дрожали. Он бережно прижимал к разверстому животу запачканные кровью и
землей ладони, говорил, слизывая с губ розовый пот:
— Обещаешь? Не покинь ее… если тебя вот так же не изукрасят… русские солдатики.
Обещаешь? Молчишь? Она хорошая женщина. — И весь нехорошо покривился. —
Тургеневская женщина… Теперь таких нет… Молчишь?
— Обещаю.
— Ну и ступай к черту!.. Прощай!..
Он вцепился в руку Листницкого дрожливым пожатием, а потом неловким, отчаянным
движением потянул его к себе и, еще больше бледнея от усилий, приподнимая мокрую
голову, прижался к руке Листницкого запекшимися губами. Торопясь, накрывая полой
шинели голову, отвернулся, и потрясенный Листницкий мельком увидел холодную дрожь на
его губах, серую влажную полоску на щеке.
Через два дня Горчаков умер. Спустя один день Листницкого отправили в Тихорецкую
с тяжелым ранением левой руки и бедра.
Под Кореновской завязался длительный и упорный бой. Листницкий со своим полком
два раза ходил в атаку и контратаку. В третий раз поднялись цепи его батальона.
Подталкиваемый криками ротного: «Не ложись!», «Орлята, вперед!», «Вперед — за дело
Корнилова!» — он бежал по нескошенной пшенице тяжелой трусцой, щитком держа в левой
руке над головой саперную лопатку, правой сжимая винтовку. Один раз пуля с звенящим
визгом скользнула по покатому желобу лопатки, и Листницкий, выравнивая в руке держак,
почувствовал укол радости: «Мимо!» А потом руку его швырнуло в сторону коротким,
поразительно сильным ударом. Он выронил лопатку и сгоряча, с незащищенной головой,
пробежал еще десяток саженей. Попробовал было взять винтовку наперевес, но не смог
поднять руку. Боль, как свинец в форму, тяжело вливалась в каждый сустав. Прилег в
борозду, несколько раз, не осилив себя, вскрикнул. Уже лежачего, пуля куснула его в бедро,
и он медленно и трудно расстался с сознанием.
В Тихорецкой ему ампутировали раздробленную руку, извлекли из бедра осколок
кости. Две недели лежал терзаемый отчаянием, болью, скукой. Потом перевезли в
Новочеркасск. Еще тридцать томительных суток в лазарете. Перевязки, наскучившие лица
сестер и докторов, острый запах йода, карболки… Изредка приходила Ольга Николаевна.
Щеки ее отсвечивали зеленоватой желтизной. Траур усугублял невыплаканную тоску
опустошенных глаз. Листницкий подолгу глядел в ее выцветшие глаза, молчал, стыдливо,
воровски прятал под одеяло порожний рукав рубашки. Она словно нехотя спрашивала
подробности о смерти мужа, взгляд ее плясал по койкам, слушала с кажущейся