Page 631 - Тихий Дон

одно убили бы. И так, небось, за меня трясли ее, как грушу…» — подумал он и, помедлив,
вышел. Отвязал коня, но ехать к Мелеховым не решился: баз их был над самым Доном, а
из-за Дона какой-нибудь искусный стрелок мог легко пометить Мишку свинцовой
безоболочной повстанческой пулей. И Мишка решил поехать к Коршуновым, а в сумерках
вернуться на плац и под прикрытием темноты запалить моховский и остальные купеческие и
поповские дома.
По забазьям прискакал он к просторному коршуновскому подворью, въехал в
распахнутые ворота, привязал к перилам коня и только что хотел идти в курень, как на
крыльцо вышел дед Гришака. Снежно-белая голова его тряслась, выцветшие от старости
глаза подслеповато щурились. Неизносный серый казачий мундир с красными петлицами на
отворотах замасленного воротника был аккуратно застегнут, но пустообвислые шаровары
спадали, и дед неотрывно поддерживал их руками.
— Здорово, дед! — Мишка стал около крыльца, помахивая плетью.
Дед Гришака молчал. В суровом взгляде его смешались злоба и отвращение.
— Здорово, говорю! — повысил голос Мишка.
— Слава богу, — неохотно ответил старик.
Он продолжал рассматривать Мишку с неослабевающим злобным вниманием. А тот
стоял, непринужденно отставив ногу; играл плетью, хмурился, поджимал девически пухлые
губы.
— Ты почему, дед Григорий, не отступил за Дон?
— А ты откель знаешь, как меня кличут?
— Тутошный рожак, потому и знаю.
— Это чей же ты будешь?
— Кошевой.
— Акимкин сын? Это какой у нас в работниках жил?
— Его самого.
— Так это ты и есть, сударик? Мишкой тебя нарекли при святом крещении? Хорош!
Весь в батю пошел! Энтот, бывало, за добро норовит г… заплатить, и ты, стал быть,
таковский?
Кошевой стащил с руки перчатку, еще пуще нахмурился.
— Как бы ни звали и какой бы ни был, тебя это не касаемо. Почему, говорю, за Дон не
уехал?
— Не схотел, того и не уехал. А ты что же это? В анчихристовы слуги подался?
Красное звездо на шапку навесил? Это ты, сукин сын, поганец, значит, супротив наших
казаков? Супротив своих-то хуторных?
Дед Гришака неверными шагами сошел с крыльца. Он, как видно, плохо питался после
того, как вся коршуновская семья уехала за Дон. Оставленный родными, истощенный,
по-стариковски неопрятный, стал он против Мишки и с удивлением и гневом смотрел на
него.
— Супротив, — отвечал Мишка. — И что не видно концы им наведем!
— А в Святом писании что сказано? Аще какой мерой меряете, тою и воздается вам.
Это как?
— Ты мне, дед, голову не морочь святыми писаниями, я не затем сюда приехал. Зараз
же удаляйся из дому, — посуровел Мишка.
— Это как же так?
— А все так же.
— Да ты что это?..
— Да нет ничего! Удаляйся, говорю!..
— Из своих куреней не пойду. Я знаю, что и к чему… Ты — анчихристов слуга, его
клеймо у тебя на шапке! Это про вас было сказано у пророка Еремии: «Аз напитаю их
полынем и напою желчию, и изыдет от них осквернение на всю землю». Вот и подошло, что
восстал сын на отца и брат на брата…