Page 747 - Тихий Дон

Прокофьевич.
— А что такое?
— Да ить опять дивизию ему дали! Вон какой махиной командует!
— Дивизию?
— Ну да, дивизию!
— Вон как!
— То-то и есть! Абы кому не дадут, ты как думаешь?
— Само собой.
Пантелей Прокофьевич торжествующе оглядел собеседника, продолжал сладостный
его сердцу разговор:
— Сын уродился истинно всем на диковину. Полный бант крестов, это как по-твоему!
А сколько разов был раненый и сконтуженный? Другой бы давно издох, а ему нипочем, с
него это — как с гуся вода. Нет, ишо не перевелись на тихом Дону настоящие казаки!
— Не перевелись-то — не перевелись, да что-то толку от них мало, — раздумчиво
проговорил не отличавшийся особой словоохотливостью дед Бесхлебнов.
— Э, как так толку мало? Гляди, как они красных погнали, уж за Воронежем, под
Москву подходют!..
— Что-то долго они подходют!..
— Скоро нельзя, Филипп Агевич. Ты в толк возьми, что на войне поспешно ничего не
делается. Скоро робют — слепых родют. Тут надо все потихонечку, по картам, по этим,
разным, ихним, по планам… Мужика, его в России — темная туча, а нас, казаков, сколько?
Горсть!
— Все это так, но, должно, не долго наши продержутся. К зиме опять надо гостей
ждать, в народе так гутарют.
— Ежли зараз Москву у них не заберут, они явются сюда, это ты верно говоришь.
— А думаешь — заберут?
— Должны бы забрать, а там — как бог даст. Неужели наши не справются? Все
двенадцать казачьих войск поднялись, и не справются?
— Чума их знает. Ты-то, что же, отвоевался?
— Какой из меня вояка! Кабы не моя ножная хворость — я бы им показал, как надо с
неприятелем сражаться! Мы, старики, — народ крепкий.
— Гутарют, что эти крепкие старики на энтом боку Дона так умахивали от красных,
что ни на одном полушубка не осталось, все с себя до живого тела на бегу посымали и
покидали. Смеются, будто вся степь была от полушубков желтая, чисто лазоревыми
цветками покрытая!
Пантелей Прокофьевич покосился на Бесхлебнова, сухо сказал:
— По-моему, брехня это! Ну, может, кто для облегчения и бросил одежу, да ить люди в
сто разов больше набрешут! Великое дело — зипун, то бишь полушубок! Жизня дороже его
али нет, спрашиваю? Да и не всякий старик может в одеже резво бегать. На этой проклятой
войне нужно иметь такие ноги, как у борзого кобеля, а я, к примеру, где их достану? И об
чем ты, Филипп Агевич, горюешь? На черта, прости бог, они тебе нужны, ати полушубки?
Дело не в полушубках или, скажем, в зипунах, а в том, чтобы преуспешно неприятеля разить,
так я говорю? Ну, пока прощай, а то я с тобой загутарился, а там дело стоит. Что ж,
телушку-то свою нашел? Все ищешь? И слуху нету? Ну, стало быть, слопали ее хоперцы,
чтоб им подавиться! А насчет войны не сумлевайся: приодолеют наши мужиков! — И
Пантелей Прокофьевич важно захромал к крыльцу.
Но одолеть «мужиков», как видно, было не так-то легко… Не без урона обошлось и
последнее наступление казаков. Час спустя хорошее настроение Пантелея Прокофьевича
было омрачено неприятной новостью. Обтесывая бревно на колодезный сруб, он услышал
бабий вой и причитания по мертвому. Крик приближался. Пантелей Прокофьевич послал
Дуняшку разведать.
— Побеги узнай, кто там помер, — сказал он, воткнув топор в дровосеку.