Page 746 - Тихий Дон

возвращения из отступления. Люди ходили из двора во двор, опознавая растащенное
хоперцами имущество, рыскали по степи и по буеракам в поисках отбившихся от табуна
коров. Гурт в триста штук овец с верхнего конца хутора исчез в первый же день, как только
Татарский подвергся артиллерийскому обстрелу. По словам пастуха, один из снарядов
разорвался впереди пасшегося гурта, и овцы, замигав курдюками, в ужасе устремились в
степь и исчезли. Их нашли за сорок верст от хутора, на земле Еланской станицы, через
неделю после того как жители возвратились в покинутый хутор, а когда пригнали и стали
разбирать, то оказалось, что в гурте половина чужих овец, с незнакомой метой в ушах, своих
же хуторских, недосчитались более пятидесяти штук. На огороде у Мелеховых оказалась
швейная машина, принадлежавшая Богатыревым, а жесть со своего амбара Пантелей
Прокофьевич разыскал на гумне у Аникушки. То же самое творилось и в соседних хуторах.
И долго еще захаживали в Татарский жители ближних и дальних хуторов Обдонья; и долго
еще при встречах звучали вопросы: «Не видали вы корову, рыжую, на лбу лысина, левый рог
сбитый?», «Случаем, не приблудился к вам бычок-летошник, бурой масти?»
Наверное, не один бычок был сварен в казачьих сотенных котлах и в походных кухнях,
но подстегиваемые надеждой хозяева подолгу меряли степь, пока не убеждались, что не все
пропавшее находится.
Пантелей Прокофьевич, получив освобождение от службы, деятельно приводил в
порядок постройки и огорожу. На гумне стояли недомолоченные прикладки хлеба, по ним
шныряли прожорливые мыши, но старик не брался за молотьбу. Да и разве можно было за
нее браться, ежели двор стоял разгороженный, амбара не было и в помине и все хозяйство
являло мерзостный вид разрухи? К тому же и осень выдалась погожая, и с обмолотом не
было надобности спешить.
Дуняшка и Ильинична обмазали и побелили курень, всемерно помогали Пантелею
Прокофьевичу в устройстве временной огорожи и в прочих хозяйственных делах. Кое-как
добыли стекло, вставили окна, очистили стряпку, колодец. Старик сам спускался в него и,
как видно, там приостыл, с неделю кашлял, чихал, ходил с мокрой от пота рубахой. Но
стоило ему выпить за присест две бутылки самогона, а потом полежать на горячей печи, как
болезнь с него словно рукой сняло.
От Григория по-прежнему не было вестей, и только в конце октября случайно Пантелей
Прокофьевич узнал, что Григорий пребывает в полном здравии и вместе со своим полком
находится где-то в Воронежской губернии. Сообщил ему об этом раненый однополчанин
Григория, проезжавший через хутор. Старик повеселел, на радостях выпил последнюю
бутылку целебного, настоянного на красном перце самогона и после целый день ходил
разговорчивый, гордый, как молодой петух, останавливал каждого проходившего, говорил:
— Слыхал! Григорий-то наш Воронеж забирал! Слухом пользуемся, будто новое
повышение получил он и зараз уже сызнова командует дивизией, а может, и корпусом. Таких
вояк, как он, поискать! Небось сам знаешь… — Старик сочинял, испытывая неодолимую
потребность поделиться своей радостью, прихвастнуть.
— Сын у тебя геройский, — говорили ему хуторяне.
Пантелей Прокофьевич счастливо подмигивал:
— И в кого бы он уродился не геройский? Смолоду и я был, скажу без хвальбы, тоже
не хуже его! Нога мне препятствует, а то бы я и зараз не удал! Дивизией — не дивизией, а уж
сотней знал бы, как распорядиться! Кабы нас, таких стариков, побольше на фронт, так уж
давно бы Москву забрали, а то топчутся на одном месте, никак не могут с мужиками
управиться…
Последний, с кем пришлось поговорить Пантелею Прокофьевичу в этот день, был
старик Бесхлебнов. Он шел мимо мелеховского двора, и Пантелей Прокофьевич не преминул
его остановить:
— Эй, погоди трошки, Филипп Агевич! Здорово живешь! Зайди на-час, потолкуем.
Бесхлебнов подошел, поздоровался.
— Слыхал, какие коленца мой Гришка выкидывает? — спросил Пантелей