Page 771 - Тихий Дон

голос Прохора, с величайшим усилием понял — Прохор спрашивал у него:
— Молоко будешь пить?
Григорий, еле шевеля языком, облизал спекшиеся губы, почувствовал, как в рот ему
льется густая, со знакомым пресным привкусом, холодная жидкость. После нескольких
глотков он стиснул зубы. Прохор заткнул горлышко фляжки, снова наклонился над
Григорием, и тот скорее догадался по движениям обветренных Прохоровых губ, нежели
услышал обращенный к нему вопрос:
— Может, тебя оставить в станице? Трудно тебе?
На лице Григория отразились страдания и тревога; еще раз он собрал в комок волю,
прошептал:
— Вези… пока помру…
По лицу Прохора он догадался, что тот услышал его, и успокоенно закрыл глаза, как
облегчение принимая беспамятство, погружаясь в густую темноту забытья, уходя от всего
этого крикливого, шумного мира…

XXVIII

За всю дорогу до самой станицы Абинской Григорию запомнилось только одно;
беспросветной темной ночью очнулся он от резкого, пронизывающего насквозь холода. По
дороге в несколько рядов двигались подводы. Судя по голосам, по неумолчному глухому
говору колес, обоз был огромный. Подвода, на которой ехал Григорий, находилась где-то в
средине этого обоза. Лошади шли шагом. Прохор почмокивал губами, изредка
простуженным голосом хрипел: «Но-о-о, дружки!» — и взмахивал кнутом. Григорий слышал
тонкий посвист ременного кнута, чувствовал, как, брякнув вальками, лошади сильнее
влегали в постромки, повозка двигалась быстрее, иногда постукивая концом дышла в задок
передней брички.
С трудом Григорий натянул на себя полу тулупа, лег на спину. По черному небу ветер
гнал на юг сплошные клубящиеся тучи. Редко-редко в крохотном просвете желтой искрой
вспыхивала на миг одинокая звезда, и снова непроглядная темень окутывала степь, уныло
свистал в телеграфных проводах ветер, срывался и падал на землю редкий и мелкий, как
бисер, дождь.
С правой стороны дороги надвинулась походная колонна конницы. Григорий услышал
издавна знакомый, согласный, ритмический перезвяк подогнанного казачьего снаряжения,
глухое и тоже согласное чмоканье по грязи множества конских копыт. Прошло не меньше
двух сотен, а топот все еще звучал; по обочине дороги шел, вероятно, полк. И вдруг впереди,
над притихшей степью, как птицы взлетел мужественный грубоватый голос запевалы:

Ой, как на реке было, братцы, на Камышинке,
На славных степях, на саратовских…

И многие сотни голосов мощно подняли старинную казачью песню, и выше всех
всплеснулся изумительной силы и красоты тенор подголоска. Покрывая стихающие басы,
еще трепетал где-то в темноте звенящий, хватающий за сердце тенор, а запевала уже
выводил:

Там жили, проживали казаки — люди вольные,
Все донские, гребенские да яицкие…

Словно что-то оборвалось внутри Григория… Внезапно нахлынувшие рыдания
потрясли его тело, спазма перехватила горло. Глотая слезы, он жадно ждал, когда запевала
начнет, и беззвучно шептал вслед за ним знакомые с отроческих лет слова: