Page 776 - Тихий Дон

— Шутишь?
— Нет, всерьез.
— Значит, ты… ты чего же это надумал, Пантелевич? Хочешь остаться, так я понимаю?
— Правильно понимаешь. Ну, бери мешок, пойдем. Надо же коня кормить, а то все
ясли прогрыз. Конь ишо сгодится, не пешему же служить…
До самой квартиры Рябчиков молчал, покряхтывал, подкидывая на плечах мешок;
подойдя к калитке, спросил:
— Ребятам скажешь? — и, не дождавшись ответа, с легким оттенком обиды в голосе
сказал: — Это ты здорово удумал… А мы как же?
— А как хотите, — с деланным равнодушием ответил Григорий. — Не берут нас, не
находится для всех места — и не надо! На кой они ляд нам нужны, навязываться им!
Останемся. Спробуем счастья. Да проходи же, чего ты застрял в калитке?
— Тут, с этим разговором застрянешь… Я ее, и калитки-то, не вижу. Ну и дела! Ты
меня, Гриша, как обухом в темя вдарил. Прямо ум мне отшиб. А я-то думаю: «На черта он
этот хлеб выпрашивает?» Теперь ребята наши узнают, взволнуются…
— Ну, а ты как? Не останешься? — полюбопытствовал Григорий.
— Что ты! — испуганно воскликнул Рябчиков.
— Подумай.
— И думать нечего! Поеду без разговоров, пока вакан есть. Пристроюсь к
каргиновской батарее и поеду.
— Зря.
— Вот это да! Мне, брат, своя голова дороже. Что-то нет охоты, чтобы красные на ней
свои палаши пробовали.
— Ох, подумай, Платон! Дело такое…
— И не говори! Поеду зараз же.
— Ну, как хочешь. Не уговариваю, — с досадой сказал Григорий и первый шагнул на
каменные ступеньки крыльца.
Ни Ермакова, ни Прохора, ни Богатырева на квартире не было. Хозяйка, пожилая
горбатая армянка, сказала, что казаки ушли и обещали скоро вернуться. Григорий, не
раздеваясь, крупными ломтями порезал буханку хлеба, пошел в сарай к лошадям. Хлеб
разделил поровну, всыпал своему коню и Прохорову — и только что взял ведра и хотел идти,
чтобы принести воды, как в дверях стал Рябчиков. В полах шинели он бережно держал
наломанный крупными кусками хлеб. Конь Рябчикова, зачуяв хозяина, коротко заржал, а
хозяин его молча прошел мимо сдержанно улыбавшегося Григория, ссыпал куски в ясли, не
глядя на Григория, сказал:
— Не оскаляйся, пожалуйста! Раз так дело указывает — приходится и мне коня
кормить… Ты думаешь, я-то с охотой бы поехал? Сам себя за шиворот взял бы и повел на
этот растреклятый пароход, не иначе! Ить живой страх подгонял… голова-то одна на
плечах? Не дай бог эту срубят — другая до покрова не вырастет…
Прохор и остальные казаки вернулись только перед вечером. Ермаков принес
огромную бутыль спирта, а Прохор — мешок герметически закупоренных банок с
мутновато-желтой жидкостью.
— Вот подработали! На всю ночь хватит, — похваляясь, Ермаков указал на бутыль,
пояснил: — Попался нам военный доктор, упросил помочь ему вывезти на пристань со
склада медикаменты. Грузчики отказались работать, одни юнкерья со склада таскали, ну и
мы к ним припряглись. Спиртом доктор расплатился за нашу помочь, а банки эти Прохор
наворовал, накажи господь, не брешу!
— А что в них такое? — полюбопытствовал Рябчиков.
— Это, братушки, почище спирту! — Прохор поболтал банку, посмотрел на свет, как
под темным стеклом пузырится густая жидкость, самодовольно закончил: — Это — самое
что ни на есть дорогое заграничное вино. Одним больным его дают, так мне сказал
юнкеришка, какой английский язык понимает. Сядем на пароход, выпьем с горя, заведем