Page 768 - Тихий Дон

разговору.
— Про зеленых ты слыхал? — осторожно спросил он, делая вид, будто рассматривает
держак вил-тройчаток.
— Слыхал. Дальше что?
— Это ишо какие такие зеленые проявились? Они за кого?
— За красных.
— А с чего ж они зелеными кличутся?
— Чума их знает, в лесах хоронются, должно, от этого и кличка.
— Может, и нам с тобой позеленеть? — после долгого раздумья несмело предложил
Прохор.
— Что-то охоты нету.
— А окромя зеленых, нету никаких таких, чтобы к дому поскорей прибиться? Мне-то
один черт — зеленые, или синие, или какие-нибудь там яично-желтые, я в любой цвет с
дорогой душой окунусь, лишь бы этот народ против войны был и по домам служивых
спущал…
— Потерпи, может, и такие проявются, — посоветовал Григорий.
В конце января, в туманный ростепельный полдень, Григорий и Прохор приехали в
слободу Белую Глину. Тысяч пятнадцать беженцев сбилось в слободе, из них добрая
половина — больных сыпняком. По улицам в поисках квартир и корма лошадям ходили
казаки в куцых английских шинелях, в полушубках, в бешметах, разъезжали всадники и
подводы. Десятки истощенных лошадей стояли во дворах возле яслей, уныло пережевывая
солому; на улицах, в переулках виднелись брошенные сани, обозные брички, зарядные
ящики. Проезжая по одной из улиц, Прохор всмотрелся в привязанного к забору высокого
гнедого коня, сказал:
— А ить это кума Андрюшки конь! Стал быть, наши хуторные тут, — проворно
соскочил с саней и пошел в дом узнать.
Через несколько минут из дома, накинув внапашку шинель, вышел Андрей Топольсков
— кум и сосед Прохора. Сопровождаемый Прохором, он степенно подошел к саням,
протянул Григорию черную, провонявшую лошадиным потом руку.
— С хуторским обозом едешь? — спросил Григорий.
— Вместе нужду трепаем.
— Ну, как ехали?
— Езда известная… После каждой ночевки людей и лошадей оставляем…
— Старик-то мой живой-здоровый?
Глядя куда-то мимо Григория, Топольсков вздохнул:
— Плохо, Григорий Пантелевич, плохие дела… Поминай отца, вчера на вечер отдал
богу душу, скончался…
— Похоронили? — бледнея, спросил Григорий.
— Не могу сказать, нынче не был там. Поедем, я укажу квартеру… Держи, кум,
направо, четвертый дом с правой руки от угла.
Подъехав к просторному, крытому жестью дому, Прохор остановил лошадей возле
забора, но Топольсков посоветовал заехать во двор.
— Тут тоже тесновато, человек двадцать народу, но как-нибудь поместитесь, — сказал
он и соскочил с саней, чтобы открыть ворота.
Григорий первый вошел в жарко натопленную комнату. На полу вповалку лежали и
сидели знакомые хуторяне. Кое-кто чинил обувь и упряжь, трое, в числе их старик
Бесхлебнов, в супряге с которым ехал Пантелей Прокофьевич, ели за столом похлебку.
Казаки при виде Григория встали, хором ответили на короткое приветствие.
— Где же отец? — спросил Григорий, снимая папаху, оглядывая комнату.
— Беда у нас… Пантелей Прокофивич уж упокойник, — тихо ответил Бесхлебнов и,
вытерев рукавом чекменя рот, положил ложку, перекрестился. — Вчера на ночь преставился,
царство ему небесное.