Page 224 - Избранное

В тот момент, когда он стоял в ее комнате, какая-то счастливая мысль мелькнула в его
уме. Он забыл ее…
Какая-то мысль, исход какой-то, от которого на мгновение стало ясно и спокойно.
Аполлон Перепенчук стал вспоминать каждую мелочь, каждое слово. Не уехать ли?
Нет… Не поступить ли в письмоводители? Нет… Он забыл.
Тогда он бросился опять к ее дому. Да, конечно, он должен сейчас, сию минуту,
проникнуть в ее дом, в комнату ее и там, придя на старое место, вспомнить эту проклятую
мысль.
Он подошел к двери. Хотел постучать. Но вдруг заметил — дверь открыта. За ним не
заперли. Он тихо прошел по коридору, никем не замеченный, и остановился на пороге
Тамариной комнаты.
Тамара плакала, ничком уткнувшись в подушки. В руке она держала его фотографию,
его — Аполлона Перепенчука.
Пусть на этом месте читатель плачет, сколько ему угодно, — автору все равно, ему ни
холодно, ни жарко. Автор бесстрастно переходит к дальнейшим событиям.
Аполлон Перепенчук посмотрел на Тамару, на карточку в ее руке, на окно, на цветок,
на вазочку с пучком сухой травы и вдруг вспомнил.
— Да!
Тамара вскрикнула, увидав его. Он бросился прочь, стуча сапогами. За ним бежал
кто-то из кухни.
Аполлон Семенович выбежал на улицу. Пошел быстро по Проломной. Потом побежал.
Провалился в рыхлый снег. Упал. Встал. Опять побежал.
— Вспомнил!
Он бежал долго, задыхаясь. Уронил фуражку и, не стараясь ее найти, бросился дальше.
В городе было тихо.
Ночь. Перепенчук бежал.
И вот уже окраина города. Слобода. Заборы. Семафор.
Будки. Канава. Полотно.
Аполлон Перепенчук упал. Пополз. И, уткнувшись в рельсы, лег.
— Вот эта мысль.
Он лежал в рыхлом снегу. Сердце его переставало биться. Ему казалось, что он
умирает.
Кто-то с фонарем прошел два раза мимо него и, снова вернувшись, пихнул его ногой в
бок.
— Ты чего? — сказал мужик с фонарем. — Чего лег?
Перепенчук молчал.
— Чего лег? — с испугом повторил мужик. Фонарь В его руке дрожал.
Аполлон Семенович поднял голову. Сел.
— Люди добрые… Люди добрые… — сказал он.
— Какие люди? — тихо сказал мужик. — Да ты чего надумал-то? Пойдем-кось в будку.
Я здешний… Стрелочник…
Мужик взял его под руку и повел в сторожку.
— Люди добрые… Люди добрые… — бормотал Перепенчук.
Вошли в сторожку. Душно. Стол. Лампа. Самовар.
За столом сидел мужик в расстегнутой поддевке. Баба щипцами крошила сахар.
Перепенчук сел на лавку. Зубы его стучали.
— Ты чего лег-то? — спросил опять стрелочник, подмигивая мужику в поддевке. — Не
смерти ли захотел?
Или рельсину, может, открутить хотел? А?
— А чего он? — спросил мужик в поддевке. — Лег, что ли, на рельсы?
— Лег, — сказал стрелочник. — Я иду с фонарем, а он лежит, как маленький,
уткнувшись харей в самую то есть рельсину.