Page 88 - Избранное
P. 88

свои пречистые. А Николай Ивановичу очень грустно стало насчет денег, начал он горячо
               объясняться и обратно в Ригу поехал.
                     Тут, конечно, схватили Николая Ивановича, как собаку, поволокли в милицию. До утра
               продержали. А утром взяли с него трешку штрафу и выпустили.
                     Очень  мне  теперь  жалко  Николая  Ивановича.  Такой,  знаете,  прискорбный  случай:
               человек, можно сказать, и ленты не глядел, только что за билет подержался — и, пожалуйте,
               гоните  за  это  мелкое  удовольствие  три  шесть  гривен.  И  за  что,  спрашивается,  три  шесть
               гривен?
                     1926

                                                      КИНОДРАМА

                     Театр я не хаю. Но кино все-таки лучше. Оно выгодней театра. Раздеваться, например,
               не надо — гривенники от этого все время экономишь. Бриться опять же не обязательно — в
               потемках личности не видать.
                     В  кино  только  в  самую  залу  входить  худо.  Трудновато  входить.  Свободно  могут
               затискать до смерти.
                     А так все остальное очень благородно. Легко смотрится.
                     В именины моей супруги поперли мы с ней кинодраму глядеть. Купили билеты. Начали
               ждать.
                     А народу многонько скопившись. И все у дверей мнутся.
                     Вдруг открывается дверь, и барышня говорит: "Валяйте".
                     В  первую  минуту  началась  небольшая  давка.  Потому  каждому  охота  поинтересней
               место занять.
                     Ринулся народ к дверям. А в дверях образовавшись пробка.
                     Задние поднажимают, а передние никуда не могут.
                     А меня вдруг стиснуло, как севрюгу, и понесло вправо.
                     "Батюшки, — думаю, — дверь бы не расшибить".
                     — Граждане,  —  кричу,  —  легче,  за  ради  бога!  Дверь,  говорю,  человеком  расколоть
               можно.
                     А тут такая струя образовавшись  —  прут без  удержу. Л  сзади еще военный на меня
               некультурно нажимает. Прямо, сукин сын, сверлит в спину.
                     Я этого черта военного ногой лягаю.
                     — Оставьте, — говорю, — гражданин, свои арапские штучки.
                     Вдруг меня чуть приподняло и об дверь мордой.
                     Так, думаю, двери уж начали публикой крошить.
                     Хотел  я от этих дверей отойти. Начал  башкой дорогу пробивать. Не пущают. А тут,
               вижу, штанами за дверную ручку зацепился. Карманом.
                     — Граждане, — кричу, — да полегче же, караул! Человека за ручку зацепило.
                     Мне кричат:
                     — Отцепляйтесь, товарищ! Задние тоже хочут.
                     А как отцеплять, ежели волокет без удержу и вообще рукой не двинуть.
                     — Да стойте же, — кричу, — черти! Погодите штаны сымать-то. Дозвольте же прежде
               человеку с ручки сняться. Начисто материал рвется.
                     Разве слушают? Прут…
                     — Барышня, — говорю, — отвернитесь хоть вы-то, за ради бога. Совершенно то есть
               из штанов вынимают против воли.
                     А барышня сама стоит посиневши и хрипит уже. И вообще смотреть не интересуется.
                     Вдруг, спасибо, опять легче понесло.
                     Либо с ручки, думаю, снялся, либо из штанов вынули.
                     А тут сразу пошире проход обнаружился.
                     Вздохнул я свободнее. Огляделся. Штаны, гляжу, тут. А одна штанина ручкой на две
   83   84   85   86   87   88   89   90   91   92   93