Page 83 - Избранное

досконально… Да вы, говорит, побегите еще раз. Может, они и пустят.
Бегу назад — действительно, через полчаса Мишка Бочков открывает дверь.
— Входите, — говорит. — Теперь можно.
Вхожу побыстрее в комнату, батюшки светы, — накурено, наляпано, набросано,
разбросано. А за столом, между прочим, семь человек сидят — три бабы и два мужика.
Пишут. Или заседают. Пес их разберет.
Посмотрели они на меня и хохочут.
А передовой ихний товарищ, Мишка Бочков, нагнулся над столом и тоже, знаете,
заметно трясется от хохоту.
— Извиняюсь, — говорит, — пардон, что над вами подшутили. Охота нам было знать,
что это мужья в таких случаях теперь делают.
А я ядовито говорю:
— Смеяться, говорю, не приходится. Раз, говорю, заседание, то так и объявлять надо.
Или, говорю, записки на дверях вывешивать. И вообще, говорю, когда курят, то
проветривать надо.
А они посидели-посидели — и разошлись. Я их не задерживал.
1926

РАБОЧИЙ КОСТЮМ

Вот, граждане, до чего дожили! Рабочий человек и в ресторан не пойди — не впущают.
На рабочий костюм косятся. Грязный, дескать, очень для обстановки.
Па этом самом Василий Степаныч Конопатов пострадал. Собственной персоной.
Выперли, братцы, его из ресторана. Вот до чего дожили.
Главное, Василий Степаныч, как только в дверь вошел, так сразу почувствовал, будто
что-то не то, будто швейцар как-то косо поглядел на его костюмчик. А костюмчик известно
какой — рабочий, дрянь костюмчик, вроде прозодежды. Да не в этом сила. Уж очень
Василию Степанычу до слез обидным показалось отношение.
Он говорит швейцару:
— Что, говорит, косишься? Костюмчик не по вкусу? К манишечкам небось привыкши?
А швейцар Василия Степаныча цоп за локоть и не пущает.
Василий Степаныч в сторону.
— Ах, так! — кричит. — Рабочего человека в ресторан не пущать? Костюм
неинтересный?
Тут публика, конечно, собралась. Смотрит. Василий Степаныч кричит:
— Да, говорит, действительно, граждане, манишечки у меня нету, и галстуки, говорит,
не болтаются… И, может быть, говорит, я шею три месяца не мыл. Но, говорит, я, может, на
производстве прею и потею. И, может, некогда мне костюмчики взад и вперед переодевать.
Тут пищевики наседать стали на Василия Степаныча. Под руки выводят. Швейцар,
собака, прямо коленкой поднажимает, чтобы в дверях без задержки было.
Василий Степаныч Конопатов прямо в бешенство пришел. Прямо рыдает человек.
— Товарищи, — говорит, — молочные братья! Да что ж это происходит в
рабоче-крестьянском строительстве? Без манишечки, говорит, человеку пожрать не
позволяют.
Тут поднялась катавасия. Потому народ видит — идеология нарушена. Стали
пищевиков оттеснять в сторону. Кто бутылкой машет, кто стулом…
Хозяин кричит в три горла — дескать, теперь ведь заведение закрыть могут за
допущение разврата.
Тут кто-то с оркестра за милицией сбегал.
Является милиция. Берет родного голубчика, Василия Степаныча Конопатова, и сажает
его на извозчика.
Василий Степаныч и тут не утих.