Page 97 - «Детские годы Багрова-внука»

на залежи. Это удовольствие было для меня совершенно неизвестно и

сначала очень мне нравилось, но скоро наскучило; все же окружающие
меня, и мужчины и женщины, постоянно занимались этим делом очень
горячо. Мы ездили за клубникой целым домом, так что только повар Макей
оставался в своей кухне, но и его отпускали после обеда, и он всегда
возвращался уже к вечеру с огромным кузовом чудесной клубники. У
всякого была своя посуда: у кого ведро, у кого лукошко, у кого бурак, у кого
кузов. Мать обыкновенно скоро утомлялась собираньем ягод и потому
садилась на дроги, выезжала на дорогу и каталась по ней час и более, а
потом заезжала за нами; сначала мать каталась одна или с отцом, но через
несколько дней я стал проситься, чтоб она брала меня с собою, и потом я
уже всегда ездил прогуливаться с нею. У нас с сестрицей были прекрасные
с крышечками берестовые бурачки, испещрённые вытисненными на них
узорами. Милая моя сестрица не умела брать ягод, то есть не умела
различать спелую клубнику от неспелой. Я слышал, как ее нянька Параша,
всегда очень ласковая и добрая женщина, вытряхивая бурачок, говорила:
«Ну, барышня, опять набрала зеленухи!» – и потом наполняла её бурачок

ягодами из своего кузова; у меня же оказалась претензия, что я умею брать
ягоды и что моя клубника лучше Евсеичевой: это, конечно, было
несправедливо. Вследствие той же претензии я всегда заявлял, что
сестрица не сама брала и что я видел, как Параша насыпала её бурачок
своей клубникой. По возвращении домой начиналась новая возня с
ягодами: в тени от нашего домика рассыпали их на широкий чистый
липовый лубок, самые крупные отбирали на варенье, потом для кушанья,
потом для сушки; из остальных делали русские и татарские пастилы;
русскими назывались пастилы толстые, сахарные или медовые,
процеженные сквозь рединку, а татарскими – тонкие, как кожа, со всеми
ягодными семечками, довольно кислые на вкус. Эти приготовления
занимали меня сначала едва ли не более собирания ягод; но наконец и они
мне наскучили. Более всего любил я смотреть, как мать варила варенье в

медных блестящих тазах на тагане, под которым разводился огонь, – может
быть, потому, что снимаемые с кипящего таза сахарные пенки большею
частью отдавались нам с сестрицей; мы с ней обыкновенно сидели на
земле, поджав под себя ноги, нетерпеливо ожидая, когда масса ягод и
сахара начнет вздуваться, пузыриться и покрываться беловатою пеленою.
Отец езжал иногда в поле с сетками и дудками ловить перепелов. Я
просился несколько раз, но мать не позволяла. Я уже перестал проситься, и
вдруг совершенно неожиданно мать отпустила меня один раз с отцом и
Фёдором посмотреть на эту охоту. Она мне очень понравилась: когда на