Page 102 - «Детские годы Багрова-внука»

прославились. Отчасти я уже имел понятие обо всём этом, а тут понял ещё

больше, и мне стало очень жаль умершую государыню. «А кто ж будет
теперь у нас государыней?» – спросил я. «Теперь будет у нас государь, сын
её Павел Петрович». – «А будет ли он такой же умный и добрый?» – «Как
угодно богу, и мы будем молиться о том», – отвечала мать. Я возразил, что
«бог, вероятно, захочет, чтоб Павел Петрович был умный и добрый». Мать
ничего не отвечала и велела мне идти в детскую читать или играть с
сестрицей, но я попросил её, чтоб она растолковала мне, что значит
присягать. Она объяснила, и я решительно объявил, что сам хочу
присягнуть. «Детей не приводят к присяге, – сказала мать, – ступай к
сестре». Я обиделся. Скоро приехал отец и вслед за ним несколько
знакомых. Все были в негодовании на В.**, нашего, кажется, военного
губернатора или корпусного командира – хорошенько не знаю, – который
публично показывал свою радость, что скончалась государыня, целый день
велел звонить в колокола и вечером пригласил всех к себе на бал и ужин. Я
сейчас подумал, что губернатор В.** должен быть недобрый человек; тут
же я услышал, что он имел особенную причину радоваться: новый государь

его очень любил, и он надеялся при нём сделаться большим человеком. Я
прогневался на В.** еще больше: зачем он радуется, когда все огорчены.
Сначала я слышал, как говорила моя мать, что не надо ехать на бал к
губернатору, и как соглашались с нею другие, и потом вдруг все решили,
что нельзя не ехать. Мать не спорила, но сказала, что останется дома.
Поехал и мой отец, но сейчас воротился и сказал, что бал похож на
похороны и что весел только В.**, двое его адъютантов и старый депутат,
мой книжный благодетель, С. И. Аничков, который не мог простить
покойной государыне, зачем она распустила депутатов, собранных для
совещания о законах, и говорил, что «пора мужской руке взять скипетр
власти…».
И этот день принёс мне новые, неизвестные прежде понятия и
заставил меня перечувствовать не испытанные мною чувства. Когда я лёг

спать в мою кроватку, когда задернули занавески моего полога, когда всё
затихло вокруг, воображение представило мне поразительную картину;
мёртвую императрицу, огромного роста, лежащую под чёрным балдахином,
в чёрной церкви (я наслушался толков об этом), и подле неё, на коленях,
нового императора, тоже какого-то великана, который плакал, а за ним
громко рыдал весь народ, собравшийся такою толпою, что край её мог
достать от Уфы до Зубовки, то есть за десять вёрст. На другой день я уже
рассказывал свои грёзы наяву Параше и сестрице, как будто я сам всё видел
или читал об этом описание.