Page 94 - «Детские годы Багрова-внука»

спокойно с Евсеичем на мостках, насаживать, закидывать удочки, следить

за наплавками, не опасаясь, что пора идти домой, а весело поглядывая на
Сурку, который всегда или сидел, или спал на берегу, развалясь на солнце!
Но зато чтение, письмо и арифметика очень туго подвигались вперёд, и
детские игры с сестрицей начинали терять для меня свою занимательность
и приятность.
Через неделю поехали мы к Булгаковым в Алмантаево, которое мне
очень не понравилось, чего и ожидать было должно по моему нежеланью
туда ехать; но и в самом деле никому не могло понравиться его ровное
местоположенье и дом на пустоплесье, без сада и тени, на солнечном
припёке. Правда, недалеко от дому протекала очень рыбная и довольно
сильная река Уршак, на которой пониже деревни находилась большая
мельница с широким прудом, но и река мне не понравилась, во-первых,
потому, что вся от берегов проросла камышами, так что и воды было не
видно, а во-вторых, потому, что вода в ней была горька и не только люди её
не употребляли, но даже и скот пил неохотно. Впрочем, горьковатость воды
не имела дурного влияния на рыбу, которой водилось в Уршаке множество

и которую находили все очень вкусною. Удить около дома было
невозможно по причине отлогих берегов, заросших густыми камышами, а
на мельнице удили только с плотины около кауза и вешняка, особенно в
глубокой яме, или водоёмине, выбитой под ним водою. Мы ездили туда
один раз целым обществом, разумеется, около завтрака, то есть совсем не
вовремя, и ловля была очень неудачна; но мельник уверял, что рано утром
до солнышка, особенно с весны и к осени, рыба берёт очень крупная и
всего лучше в яме под вешняком.
Хозяин, Иван Николаич Булгаков, был большой охотник до лошадей,
борзых собак и верховой езды. У них в доме все ездили верхом – и дамы и
дети. Булгаков, как-то особенно меня полюбивший, захотел непременно и
меня посадить на лошадь. Мне стыдно было сказать, что я боюсь, и я
согласился. У меня была мысль, что маменька не позволит; но, как нарочно,

мать отвечала, что если я не трушу, то она очень рада. Такие слова укололи
мое самолюбие, и я скрепя сердце сказал, что не трушу. Привели детскую
маленькую лошадку; все вышли на крыльцо, меня посадили и дали мне в
руки повод. Покуда Евсеич вёл моего коня, я превозмогал свой страх; но
как скоро он выпустил узду – я совершенно растерялся; поводья выпали у
меня из рук, и никем не управляемая моя лошадка побежала рысью к
конюшне. Страх превозмог самолюбие, и я принялся кричать; потеряв
равновесие, я конечно бы упал, если б выбежавший навстречу конюх не
остановил смирную лошадь. Общий хохот на крыльце терзал мое ребячье