Page 93 - «Детские годы Багрова-внука»

женою и детьми. Я был рад, что уехали гости, и понятно, что очень не

радовался намерению ехать в Алмантаево; а сестрица моя, напротив, очень
обрадовалась, что увидит маленьких своих городских подруг и знакомых:
с девочками Мансуровыми она была дружна, а с Булгаковыми только
знакома.
Во всё время моего детства и в первые года отрочества заметно было
во мне странное свойство: я не дружился с своими сверстниками и
тяготился их присутствием даже тогда, когда оно не мешало моим
охотничьим увлечениям, которым и в ребячестве я страстно предавался.
Это свойство называли во мне нелюдимством, дикостью и робостью;
говорили, что я боюсь чужих. Мне всегда были очень досадны такие
обвиненья, и, конечно, они умножали мою природную застенчивость. Это
свойство не могло происходить из моей природы, весьма сообщительной и
слишком откровенной, как оказалось в юношеских годах; это происходило,
вероятно, от долговременной болезни, с которою неразлучно отчужденье и
уединенье, заставляющие сосредоточиваться и малое дитя, заставляющие
его уходить в глубину внутреннего своего мира, которым трудно делиться с

посторонними людьми. Ещё более оно происходило от постоянного, часто
исключительного, сообщества матери и постоянного чтения книг. Голова
моя была старше моих лет, и общество однолетних со мною детей не
удовлетворяло меня, а для старших я был сам молод.
Здоровье матери видимо укреплялось. Кроме обыкновенных прогулок
пешком ежедневно поутру и к вечеру, мать очень часто ездила в поле
прокатываться, особенно в серенькие дни, вместе с отцом, со мною и
сестрицей на длинных крестьянских дрогах, с которыми я познакомился
ещё в Парашине. Мать скучала этими поездками, но считала их полезными
для своего здоровья, да они и были предписаны докторами при
употреблении кумыса; отцу моему прогулки также были скучноваты, но
всех более ими скучал я, потому что они мешали моему уженью, отнимая
иногда самое лучшее время. Редко случалось, чтобы мать отпускала меня с

отцом или Евсеичем до окончания своей прогулки; точно то же было и
вечером; но почти всякий день я находил время поудить.
В половине июня начались уже сильные жары; они составляли новое
препятствие к моей охоте: мать боялась действия летних солнечных лучей,
увидев же однажды, что шея у меня покраснела и покрылась маленькими
пузыриками, как будто от шпанской мушки, что, конечно, произошло от
солнца, она приказала, чтобы всегда в десять часов утра я уже был дома.
Как я просил у бога сереньких дней, в которые мать позволяла мне удить до
самого обеда и в которые рыба клевала жаднее. Какое счастие сидеть