Page 20 - Муму

уже почивала крепко и мирно; а Герасим лежал, весь бледный, на своей

кровати и сильно сжимал пасть Муму.
На следующее утро барыня проснулась довольно поздно. Гаврило
ожидал ее пробуждения для того, чтобы дать приказ к решительному
натиску на Герасимово убежище, а сам готовился выдержать сильную
грозу. Но грозы не приключилось. Лежа в постели, барыня велела позвать к
себе старшую приживалку.
– Любовь Любимовна, – начала она тихим и слабым голосом: она
иногда любила прикинуться загнанной и сиротливой страдалицей; нечего и
говорить, что всем людям в доме становилось тогда очень неловко, –
Любовь Любимовна, вы видите, каково мое положение; подите, душа моя,
к Гавриле Андреичу, поговорите с ним: неужели для него какая-нибудь
собачонка дороже спокойствия, самой жизни его барыни? Я бы не желала
этому верить, – прибавила она с выражением глубокого чувства. – Подите,
душа моя, будьте так добры, подите к Гавриле Андреичу.
Любовь Любимовна отправилась в Гаврилину комнату. Неизвестно, о
чем происходил у них разговор, но спустя некоторое время целая толпа

людей подвигалась через двор в направлении каморки Герасима: впереди
выступал Гаврило, придерживая рукой картуз, хотя ветру не было; около
него шли лакеи и повара; из окна глядел Дядя Хвост и распоряжался, то
есть только так руками разводил; позади всех прыгали и кривлялись
мальчишки, из которых половина набежала чужих. На узкой лестнице,
ведущей к каморке, сидел один караульщик; у двери стояли два других, с
палками. Стали взбираться по лестнице, заняли ее во всю длину. Гаврило
подошел к двери, стукнул в нее кулаком, крикнул:
– Отвори!
Послышался слабый лай; но ответа не было.
– Говорят, отвори! – повторил он.
– Да, Гаврило Андреич, – заметил снизу Степан, – ведь он глухой – не
слышит.

Все засмеялись.
– Как же быть? – возразил сверху Гаврило.
– А у него там дыра в двери, – отвечал Степан, – так вы палкой-то
пошевелите.
Гаврило нагнулся.
– Он ее армяком каким-то заткнул, дыру-то.
– А вы армяк пропихните внутрь.
Тут опять раздался глухой лай.
– Вишь, вишь, сама сказывается, – заметили в толпе и опять