Page 38 - Повести Белкина

сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными

женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной
шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены
глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к
отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему
навстречу: блудный сын стоит на коленах, в перспективе повар убивает
упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой
радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Все
это доныне сохранилось в моей памяти, так же как и горшки с
бальзамином, и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в
то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет
пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя
медалями на полинялых лентах.
Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня
возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила
впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые
глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости,

как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне
подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были
знакомы.
Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться с
смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне
доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил
у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я
насчитать поцелуев, [13] но ни один не оставил во мне столь долгого, столь
приятного воспоминания.

Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый
тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и
обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый
смотритель, может быть, уже сменен; вероятно, Дуня уже замужем. Мысль
о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к
станции *** с печальным предчувствием.
Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал
картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на
прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало
ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил
его; он привстал… Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел!
Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его
седину, на глубокие морщины давно не бритого лица, на сгорбленную